– Он умер много лет назад, сударыня, – отвечал доктор, – и, поверьте, мало кто из его учеников достоин сейчас занять его место. Если я и могу, пожалуй, считаться исключением, так только потому, что я всегда был его любимцем. Ах, как я помню его старую красную мантию! Под ней скрывалось больше искусства врачевания, чем под всеми докторскими одеяниями целого нынешнего университета.

– Вот, сэр, слыхала я про одного врача, – сказала миссис Блоуэр. – Его ужас как хвалят в Эдинбурге. Зовут его Мак-Грегор{92}, что ли… Откуда только к нему не съезжаются!

– Я знаю, о ком вы говорите, сударыня. Это человек способный, спору нет, способный. Но бывают такие болезни, как у вас, например, да, пожалуй, как у многих, кто приезжает пить здешнюю воду… Нельзя сказать, чтобы этот доктор хорошо разбирался в таких болезнях… Он судит поспешно, чересчур скоро и поспешно. А я – я сначала предоставляю болезни идти своим чередом, а затем изучаю ее, миссис Блоуэр, и выжидаю перемены погоды.

– Вот это верно, – вздохнула вдова. – Мой Джон Блоуэр, бедняга, тоже все ждал перемены погоды.

– К тому же этот доктор заставляет голодать своих больных, миссис Блоуэр. Он голодом принуждает болезнь к сдаче, как солдаты – крепость. Он не считается с тем, что дружественное население страдает от голода не меньше, чем вражеский гарнизон, гм, гм!

Тут он многозначительно кашлянул и затем продолжал:

– Я не являюсь сторонником слишком сильных, крайних средств, миссис Блоуэр. Надо ведь поддерживать человека. Подкрепляющая диета, лекарства, вводимые в разумных дозах, конечно, по совету медика, – таково мое мнение, говоря по дружбе, миссис Блоуэр, а другие пусть морят своих пациентов голодом, если им нравится.

– Мне голодать не подходит, доктор Кикербен, – сказала испуганная вдовушка, – для меня это вовсе не годится! Мне дня не прожить, коли понемножку не поддерживать себя, как того природа требует. Ведь с тех пор, как Джон Блоуэр помер, за мной смотреть некому. Премного благодарна, сэр (это было сказано слуге, разносившему чай), и тебе тоже, голубчик (а это – мальчику, подававшему пирожное). А не кажется ли вам, доктор, – доверительным шепотом продолжала она, – что чай-то у ее милости жидковат… Не знаю, как по-вашему, а по-моему – просто водица. Да и эта миссис Джонс режет пирожное слишком тонко.

– Так уж принято, миссис Блоуэр, – ответил доктор Квеклебен, – а чай у ее милости превосходный. Когда пьешь минеральную воду, то вначале она, случается, отбивает вкус; оттого вы и не чувствуете, как хорош чай. Мы должны поддерживать организм, укрепляя пищеварительную систему… Разрешите-ка, миссис Блоуэр, – вы ведь у нас человек новый, и мы должны о вас заботиться… У меня есть с собой один эликсир, с помощью которого можно мигом исправить дело.

С этими словами доктор Квеклебен достал из кармана коробку с набором медикаментов.

– Я всегда во всеоружии, – сказал он. – Вот по-настоящему полезная фармакопея, а все остальное – вздор и надувательство. Имей такой набор весной, а осенью езди недельки на две, а то и на месяц на Сент-Ронанские воды – и раньше своего срока не помрешь.

С хвастливой миной доктор вынул из своей коробки большой флакон или, скорее, бутылочку, наполненную ярко окрашенной жидкостью, и влил три полных столовых ложки в чашку миссис Блоуэр. Попробовав, та сразу заявила, что и поверить нельзя, до чего вкус чая улучшился и какой он стал приятный и живительный.

– Может быть, доктор, ваше лекарство и мне поможет? – сказал мистер Уинтерблоссом, ковыляя к ним с протянутой чашкой.

– Никак не советую вам принимать его, – сказал доктор Квеклебен, весьма хладнокровно захлопывая коробку. – Ваша болезнь одоматозного характера