Если бы ее лицо лишилось саркастического выражения, которое оно имело даже в те минуты, когда она была погружена в раздумья или отвлечена, никто не увидел бы в нем истинной Аурелии; оно стало бы маской, изображающей глубокое разочарование.

Но как поверить, что природа создала такие правильные и чистые черты, только чтобы их гармонию нарушала ухмылка, полная едкой иронии?

Господь не сделал бы большие глаза Аурелии такими бархатными и нежными, если бы предназначил их только для того, чтобы они искрились от насмешки.

И неужели ее стройному стану сильфиды суждено было трепетать не от любовного волнения, а лишь от порывов ненависти?

Появляясь на балах, окруженная поклонниками, Аурелия была далека от того, чтобы упиваться восхищением, которое вызывала в них ее блистательная красота. Напротив, казалось, она не чувствовала ничего, кроме возмущения, когда видела своих обожателей, которые представлялись ей сборищем плутов и бездельников.

Их внимание она воспринимала не как свой триумф, которого она была достойна, а как постыдное преклонение перед ее богатством. Она бросала вызов свету и гордилась тем, что может раздавить его под своей ступней, как ядовитую рептилию.

Но общество таково, что именно демонический блеск ее красоты делал Аурелию наиболее желанной. В дерзкой пылкости ее бунтующей души угадывались бесконечная страстность и чувственность, с которыми способна любить непорочная вакханка.

Если бы окружающий ее мрачный ореол вдруг развеялся и сменился светом нежности и невинности, озаряющим ее, точно совершенную статую, красота целомудренной девушки, подобной чистому прекрасному ангелу, наверное, не была бы оценена по заслугам.

Наибольшее негодование в Аурелии вызывало не что иное, как собственное богатство, ставшее для нее королевским троном и позволившее ей обзавестись целой армией раболепных поклонников, которые, несмотря на все ее таланты и красоту, не обратили бы на нее внимания, будь она бедна.

Считая золото презренным металлом, в глубине души она чувствовала себя оскорбленной, понимая, что для окружающих она сама не значит ничего и что заискивают не перед ней, а перед каждым из тысячи конто12, которыми она обладает.

Ни одному поэту в мире, даже Чаттертону, не принадлежат замечания о деньгах более едкие, чем те, которые срывались с губ очаровательной Аурелии, купавшейся в роскоши.

Достаточно упомянуть всего одну деталь, чтобы раскрыть эту сторону ее характера.

Будучи уверенной, что все до одного поклонники заинтересованы исключительно в том, чтобы завладеть ее богатством, Аурелия, смеясь над ними, определяла, сколько стоит каждый из них. Их заслуги она оценивала в денежном выражении. Говоря финансовым языком, Аурелия котировала поклонников, устанавливая цены, по которым каждого можно было бы выгодно продать на брачном рынке.

Однажды вечером в Казино, Лизия Суарес, близкая подруга Аурелии, желавшая, чтобы та поскорее вышла замуж, шутя упомянула имя Алфредо Морейры, элегантного юноши, недавно вернувшегося из Европы.

– Он весьма хорош, – сказала в ответ Аурелия. – Как жениха я оценила бы его в сто конто. Но мне, Лизия, он не подходит, у меня достаточно средств, чтобы позволить себе более дорогого жениха.

Подобные фразы Аурелии у большинства окружающих вызывали улыбку, потому что воспринимались как остроумные шутки. Однако почтенные дамы, главным образом те, у которых были юные дочери, находили их неуместными в устах порядочной девушки.

Поклонники Аурели знали, во сколько она оценивает каждого из них и какое место они занимают в составленном ею списке. Аурелия не делала из этого тайны. Женихов подобная игра не раздражала, а, напротив, развлекала, особенно тех, чьи акции стремительно росли, вызывая ажиотаж на брачной бирже. Так происходило, если кто-то из претендентов имел счастье чем-либо угодить Аурелии или выполнить ее каприз. Если же кто-то своими поступками вызывал ее неудовольствие, его акции тотчас падали в цене.