Дело в том, что, как показывает тот же Бронислав Малиновский на примере изучаемых им жителей Тробианских островов, а также ссылаясь на исследования коллег, люди примитивных культур очень часто только смутно осознают связь полового акта и зачатия^>18. Точнее, роль половой жизни сводится ими только к «распечатыванию» женщины, которая вследствие этого делается способной к тому, чтобы «балома», дух предка, вложил в нее «ваивайа», духовный зародыш ребенка. «Поэтому влагалище женщины, часто вступающей в половую связь, будет более открытым, и ребенку-духу легче войти в него. Та же женщина, которая остается совершенно целомудренной, будет иметь намного меньше шансов забеременеть. Но совокупление совсем не обязательно, оно лишь механически способствует. Вместо него может быть использован любой другой способ расширения прохода, и если балома пожелает вложить ваивайа или таковой сам захочет войти внутрь, то женщина забеременеет»^>19. Причем искренность этого представления подтверждается тем, что муж, отсутствовавший год или два нисколько не удивляется тому, что у его жены родился ребенок, радуется ему как своему, то есть вовсе не видит причин в чем-то упрекать жену и сомневаться в своем отцовском праве: мужчина ведь в зачатии не участвует.

Это означает, что в понимании этих племен просто отсутствует телесное родство мужчин с детьми. Отсчет родства по мужской линии невозможен, но не потому что любой мужчина может считаться причиной рождения ребенка, а потому что никто из мужчин, по их мнению, напрямую таковой причиной не является. Тем не менее, Малиновский описывает у тробианцев вполне моногамную семью (с большой, правда терпимостью к добрачным связям) и отмечает очень тесную связь отца с детьми. Только эта связь имеет не кровно-телесную подоплеку, а чисто духовную, нравственную основу в супружеском единстве отца и матери. «Таким образом, именно тесная связь между мужем и женой, а не представление – каким бы смутным и далеким от реальности оно ни было – о физическом отцовстве, оправдывает в глазах туземцев все то, что отец делает для своих детей»^>20.

В историческом же материализме утверждение первичного главенства женщины в первобытной общности базируется как раз на предположении первобытного промискуитета, как и на том, что женский труд играл тогда более важную для существования этой общности роль, чем мужской. Однако, во-первых, сама роль производственного фактора в жизни человека марксизмом сильно преувеличена, а во-вторых, трезвое исследование ранней истории человечества показывает, что женский труд все-таки никогда не мог играть определяющей роли в жизни первобытного общества.

Если даже предположить, что охота (основное занятие мужчин) была когда-то менее производительным занятием, чем собирательство (удел женщин), что уже крайне сомнительно, то тогда совершенно неясно, что же заставляло мужчин все-таки заниматься этим бесперспективным делом? Почему бы им по всем законам экономики не переключиться на более прибыльное собирательство? Можно, конечно, предположить, что женщинам почему-то лучше удавалось собирательство, и они вытеснили мужчин из этой сферы деятельности… Но предположение конкурентного производства в доисторическом человечестве – это уже совершенная нелепость. Кроме того, не только лучшие охотники и рыбаки, но и заядлые грибники и ягодники, и профессиональные бортники испокон веков были мужчины. Скорее можно сказать, что это они вытесняют женщин из сферы собирательства, точнее – освобождают их от этой работы, как только к этому появляется возможность. Обязанность труда и основная тяжесть обеспечения семьи всегда лежала на мужчинах, у женщин есть не менее важное дело, делать которое способны только они – рождение и воспитание детей.