Семейные тайны. 10 книга. Пирог от тети Клавы Вероника Добровольская

«Сила не исходит из физических возможностей.

Это исходит от неукротимой воли»

Махатма Ганди.

Иркутск 1984- 1988

1984 год. Осень. Иркутская осень. Осень в Иркутске – это как будто сама природа плачет, сбрасывая свои золотые и багровые листья, покрывая тротуары мягким ковром. Шелест листвы – словно тихий шепот прошедших лет, напоминание о временах, когда всё казалось проще, а сердце было чуть свободнее. Листья летят на проезжую часть и тротуары, шелестят опавшей листвой прохожие, тополя качаются и снова сбрасывают листву. И они кружатся вокруг, словно в танце осенней баллады, и ветер шепчет о забытых временах. В воздухе витала грусть и надежда, одновременно. А школьники бегут и бросают в друг в друга листвой. Один не заметил старика, который шел, опустив голову, явно с трудом, хромая и с сумкой за плечами. Неожиданно мальчишки налетели на него, и сумка упала, старик поднял голову. Мальчишка испуганно застыл, увидев его лицо. – Ой! Простите! – Прошептал мальчик и испуганно подбежал к товарищу.– Ты видел?

–Ага! Слушай я, кажется, его знаю это же Донцов Олег, помнишь, говорили, что он предатель? Мама мне рассказывала, он в такси работал. К ним приходили и спрашивали не замечали что –то за ним. Слушай, а может это не он. Пошли меня мама ждет, уже 5 часов, а я уроки не делал.

Олег с трудом уже шел, усталость сжимала его словно тиски, он не сел на трамвай и на автобус, он не мог в толкучке, словно тебя трогают, его тело просило покоя, что бы не трогали. В поезде то с трудом доехал. А сейчас бы только дойти до дома, найти уют и тишину, где никто не потревожит его покой. Ветер осенний играл с его волосами, а листья, кружась вокруг, словно напоминали о том, что всё в этом мире – временно и меняется. Голова кружилась, а в груди затаился странный ком- то ли от усталости, то ли от внутреннего напряжения. Он в городе, в своем городе, он шел через мост и вдыхал терпкий рыбный запах с реки. Ангара текла так же тихо и незаметно как и само время. Чайки громко что-то кричали, кружась над рекой. Он остановился, положил руки на перила и закрыл глаза, слышался шум трамвая, и его пробрала дрожь, когда колеса трамвая прогрохотали по рельсам и мост отозвался вибрацией. Звуки поезда и долгий гудок паровоза, на другом берегу, вокзал, он от туда пришел, Иркутск пассажирский. Черные перила моста, отшлифованные руками, мерцал в лучах солнца. Олег оторвал руки и посмотрел на ладони, они были в пыли. Закинув снова сумку за спину, он пошел дальше, неожиданно остановился у лестницы.– «Может так сократить и идти к шиплю?» Но тут же отогнал мысль, так дольше, сейчас перейти мост, дорогу и еще раз у светофора, а потом только прямо, прямо и только прямо. Вот уже открывается вид на сквер Кирова, с шелестом фонтана еще сентябрь и фонтан не отключили. Серой громадой так же высится серый дом и гостиница « Ангара», он прошел темный сквер и пошел дальше, вот и проулок, вот и пединститут.– «Обойти и пройти через проулок у школы?»– От туда стайкой бегут дети. -«Нет, лучше обойти». И школьный сад своими тенистыми аллеями появился за забором. Уже подошел к цирку, фонтанчики для питья еще не отключили, было пока тепло и они работали. Олег с удовольствием напился. Вроде бы тело просило остановиться, остановить этот бесконечный бег, остановить этот шум, что внутри, и снаружи. Внутри словно кричало: «Не трогайте меня, оставьте в покое». Но вот обувная фабрика у цирка, вот «Детский мир», перейти дорогу и повернуть налево и идти вперед, снова дорога, вот военные казармы, он вдруг почувствовал, как сердце стало биться чуть сильнее, словно пытаясь прогнать из себя весь этот груз. Он опустил голову, чтобы скрыть свои глаза, и пошел дальше. Вот и его дом, огромный с 17 подъездами. Ему во второй. Надо пройти еще одну арку и вот его двор, карусель на месте Ветер прошелестел листвой, словно тихий шепот природы – «Все пройдет». А в его душе зазвенел тихий звон надежды: может, это всего лишь временные трудности, и скоро наступит тишина, которая подарит покой. Знакомый второй подъезд, дверь деревянная такая скрипучая, пять ступенек, вот уже одиннадцать ступенек, еще пролет и еще. Вот знакомая дверь, с цифрами 23 и обитая коричневым дерматином дверь, ручка которую он сам налаживал и звонок белый с черной кнопкой, звонок такой же продолжительный и родной. Тяжелые шаги отца, так же бурчит и недоволен, что потревожили. Сердце замирает. – Что? Ты кто?– Хрипит голос отца.

– Отец!– Шепчет Олег.

– Олег?

И неожиданно Олег понимает, что он лежит на площадке, сумка уберегла его от удара головой об камень, удар был сильный, спина взорвалась от боли. А отец стоит в дверях, его кулаки сжаты, что бы еще ударить, его трясет, черные глаза наливаются кровью и яростью.– Вон отсюда, вон. У нас в роду предателей нет, и не будет. Пошел вон. И что бы духу твоего не было. Ты понял?

Олег лежит на площадке, с трудом дышит, пытается подняться, но тело не слушается. В груди жжет, словно там раскаленный уголь. В глазах темнеет, но сквозь пелену он видит, как отец стоит в дверях, силуэт, искаженный ненавистью – Никогда больше не смей показываться мне на глаза! -Дверь захлопывается с грохотом, от которого звенит в ушах. Олег чувствует, как по щеке течет что-то теплое. Кровь? Или слезы? Он не знает. Да и не важно. Важно лишь то, что он один. Совсем один. Преданный самым близким человеком. Собрав последние силы, он все же поднимается на ноги. Шатаясь, словно пьяный, он бредет вниз по лестнице, цепляясь за перила. Каждый шаг отзывается болью в груди, в голове, в сердце. Куда идти? Что делать? Он не знает. Все, во что он верил, рухнуло в одно мгновение. Осталась лишь пустота и жгучая обида, разъедающая душу.– «У каждого свой предел!»– Неожиданно раздается над ухом голос Муджахада и его смех прорывается в голову как ураган. Олег в ужасе закрывает уши и выскакивает на улицу. Он останавливается, оглядываясь вокруг. Город живет своей жизнью, не замечая его боли. Люди спешат по своим делам, смеются, разговаривают. А он стоит здесь, сломленный и потерянный, как выброшенный на берег обломок корабля.

Олег побрел по улице, не разбирая дороги. Автобус, проезжая мимо, окатил его грязной водой из лужи. Он даже не вздрогнул. Ему было все равно. Он шел, как автомат, запрограммированный на одно – уйти как можно дальше от этого места, от этого дома, от этого города.

Ветер усилился, срывая последние листья с деревьев. Они кружились вокруг него, словно насмехаясь над его бедой. Он поднял воротник пальто, пытаясь хоть немного согреться. Но холод проникал внутрь, замораживая душу.

Он шел, пока не вышел на набережную. Ангара, темная и бурная, несла свои воды к Енисею. Он остановился у перил, глядя на реку. В голове мелькнула мысль: "А что, если…?" но вокруг еще было много людей. Он уже не мог это был его предел. Предел, о котором говорил Муджахад. Предел, красная черта, точка, пропасть. Он больше не мог, не мог и не хотел. Там, он мог и то сорвался в посольстве и в госпитале пытался держаться, но с трудом получалось. Когда были перевязки и снятия швов, косые взгляды, презрительные ухмылки, равнодушие врачей, когда у него начинались приступы, а они только бросали таблетки и уходили. Медсестры, которые равнодушно снимали швы и не обращали внимания, что ему больно и их перешептывания. – Это тот предатель.

– А что он не в тюрьме?

– Да, простили!

–Неужели, странно как –то.

А ему хотелось кричать, что он не предатель, что это не так. Но кто его будет слушать. Если в посольстве его держали два дня, на голом полу и не оказывали врачебную помощь, потом допрос и молодой лейтенант, с омерзением сдерживая рвотные позывы, допрашивал его. А у него все было в крови и гною.

Он помнил этот запах, запах гниющей плоти, смешанный со страхом. Страхом, который пропитал каждую клетку его тела. Он пытался объяснить, рассказать, как все было на самом деле, но его слова тонули в потоке обвинений и ненависти. "Предатель! " – Кричали ему в лицо.

А в госпитале встретил одного из сослуживцев. Тот с ненавистью смотрел на него, он был без руки- Вот из-за таких как ты ребята гибнут.– Прошипел парень и ударил его в плечо.

Олег опустил глаза и молча, пошел в палату, а ночью они пришли, решили избить, отвлекли медсестру. Но он не спал, интуиция, словно молотом била в мозг. В руках был обычный карандаш. Двое с порванными щеками, один со сломанной рукой, а заводила лежал с поломанной ногой и орал так словно его режут пилой по кусочкам. А Олег стоял прижавшись к стене, сжав карандаш, держа его у своих глаз словно целился в кого –то, его лицо пылала бешенством, яростью, диким страхом и болью. Медсестра, которая относилась к нему по человечески, вбежала в палату и остановилась.– Олеженька, солнышко! Добрый мой, хороший, пожалуйста, отдай, отдай миленький, отдай.

–Аня, осторожно, он сейчас не понимает где он!– Прохрипел главный врач госпиталя ее отец.

– Я понимаю!– Тихо прохрипел Олег и из его рук выпал карандаш, и он тихо сполз по стенке, неожиданно начался приступ. Аня вскрикнула и бросилась к таблеткам, вытащила сразу четыре, сунула ему за щеку. А Олег лежал на полу, скорчившись, его тело била дрожь, а из носа шла кровь. Аня, дрожащими руками, пыталась удержать его голову, чтобы он не ударился о кафельный пол. Главный врач, обычно невозмутимый, сейчас выглядел растерянным и беспомощным. Он понимал, что это только начало.