– Опять ты пьян Павел Сергеевич. Опять у профурсеток был? Пожалел бы ты мать свою, вдовицу горькую. Да деда с бабкой. Ведь душа у них болит за тебя окаянного.

Павел пьяно захохотал, махнул рукой, и в сапогах повалился на кровать. Дарья поджав губы начала стаскивать сапоги что-то шепча себе под нос.

– Проклинаешь меня, богомолица?, – зло спросил Павел

– Да за что же мне проклинать тебя, неразумный? Душу твою у Бога отмаливаю.

– Пойди прочь старая, надоела ты мне своими молитвами.

Дарья взяла грязные сапоги и опустив голову удалилась в свою каморку.

После смерти своего отца, статского советника Сергея Петровича Урядникова, Павел, с матерью и сестрой, жил под опекой деда. Дмитрий Николаевич не разделял увлечений внука живописью, и всякий раз видя его с кистью у мольберта, в сердцах плевался.

– Пашка, ты как баба, честное слово. Это сестре твоей престало мазней заниматься, а ты, тьфу, срамота.

На семейном совете порешили отправить Павла в Париж, в школу живописи. С дедовых глаз долой, и для успокоения материнского сердца.

Надо сказать что Павел не обладал особым талантом, и Дмитрий Николаевич был прав, называя его рисунки бумагомарательством. Но, несмотря на свою военную грубость, он души не чаял в своей единственной дочери, и ворча потакал ей во всём.

А Анна Дмитриевна обожала Павлушу, и считала его гением. Она мечтала видеть его работы рядом с Мане и Шишкиным. Павел рад был лелеять надежды маменьки. Париж стал для него избавлением от дедовских насмешек.

Но как же ошиблось материнское сердце в гениальности сына. Павел Сергеевич был гениален, но не в живописи, и уж тем более не в учебе.

Солнце освещало купала храма Александра Невского. Отслужили обедню. Дарья возвращалась со службы скорбно поджав губы.

Павел не вставая с кровати, закурил сигарету. Пуская кольца дыма в потолок он хмуро смотрел в окно. На горизонте его безоблачной жизни появились тучи, которые омрачали все его дальнейшие планы.

Художественную школу Павел Сергеевич посещал время от времени, в основном после письма матери. Анна Дмитриевна писала письма полные любви к обожаемому сыночку, в них она была уверенна, что Павлуша написал не одну гениальную картину. После таких слов в душе Павла просыпалась совесть, которой хватало ровно на неделю.

Дни свои Павел проводил в праздном ожидании вечера. Вечером Париж оживал: огни фонарей, кареты, дамы в вечерних туалетах, театры, рестораны, вот то, чем жил Павел Сергеевич в свободное от учебы время.

Крошка Софи, молоденькая танцовщица модного в те времена кабаре, приглянулась Павлу с первого взгляда. Покорить её было не сложно: цветы, конфеты, драгоценности, лестные обещания. И уже через некоторое время за ужин расплачивалась Софи, за номер в гостинице тоже, у Павлуши были временные трудности с деньгами.

Вчера Софи встретила Павла сияя от счастья.

– О, мой дорогой, я так ждала тебя, – пропела она подставляя губы для поцелуя.

Вино, фрукты, жаркие объятия. Павел стоял у окна, курил.

– У меня для тебя новость, любимый.

– Очень любопытно какая?

– У нас будет малыш. Ты рад? Правда же ты рад?

«Чёрт побери эту вертихвостку», – думал сейчас Павел, – " Рад я, как же, только ребенка мне и не хватало. И от кого? От какой-то профурсетки махающей ногами».

Подсчитав свои жалкие гроши, дед давно урезал его содержание, Павел велел Дарье собираться в дорогу.

– Вот и славно, вот и хорошо, – суетилась старуха украдкой бросая взгляд на образа, – услышал меня боженька.

– Да хватит тебе бубнить свои молитвы, надоела ты мне, страсть как надоела, – кричал Павел.

Проезжая мимо любимого ресторана, Павел вздохнул с сожалением. Про крошку Софи даже не вспомнил. А Дарья сидя в уголке, перебирала чётки, и не переставала благодарить Бога за услышанные молитвы.