Дверь отворилась, впустив маленькую седовласую женщину с вязанкой хвороста на спине, до пят закутанную в тёмно-серый балахон. Увидев посетительницу, вошедшая бросила свою ношу, всплеснула руками и радостно воскликнула:

– Кинана, девочка моя!

– Здравствуй, Эйхена. Я тоже рада тебя видеть. Я не поздно?

– Ну что ты, дорогая, ну что ты, в самый раз, – проворковала Эйхена, за руку подводя гостью к очагу. – Там уже все готовятся, сейчас мы с тобой тоже приготовимся и как раз вовремя поспеем.

Эйхена приподняла крышку котла, взяла черпаком густую бурлящую жидкость тёмно-бордового цвета и понюхала. Помешав варево, она снова накрыла котёл и обернулась к Кинане.

– Ну вот, совсем чуть-чуть дойдёт – и начинаем. – Она довольно оглядела девушку. – Какая ты уже большая стала – быстрее травинки растёшь! А ведь я помню, как тебя на ручках носила.

– Эйхена, ты это говоришь всякий раз, как меня видишь. Неужели никак не привыкнешь? В моём возрасте расти – это, как говорят философы, сообразно естественному ходу вещей.

– Эх, девочка моя, вот доживи до моих лет, посмотри, как надевают брачное покрывало те, кто недавно ходил под стол не нагибаясь, тогда и поговорим.

– Поговорим-поговорим… Слушай, а почему ты в котле варишь? Или мой подарок не нравится? – Кинана кивнула в сторону чудесного герметического стола.

– Хорош, девочка, очень хорош подарок – как ни взгляну, нарадоваться не могу, однако кто же велию в реторте варит? На столе тонкие снадобья хорошо приготовлять, точные, с равновесием долей, с переходами, а для велии этого совсем не нужно. Из деланий одна термонеротерапея, по-простому – варка, количества входящих примерные, на глазок. Такое на столе делать – всё равно что сапоги тонкой иголкой да шёлковой ниткой чинить: дорого, долго и толку немного.

– Прости, я не догадалась, – смутилась Кинана.

– Девочка моя, не переживай, для своих лет ты в нашем искусстве разбираешься очень даже неплохо. Доживёшь до моих лет, ещё и меня, старую, чему-нибудь поучишь. – Эйхена кудахтающе рассмеялась и вдруг встрепенулась: – Однако заболтались мы, велия-то, пожалуй, готова. Подними руки вверх.

Кинана послушно подняла руки. Отбросив крышку с котла, Эйхена воздела узловатые руки над бурлящим варевом. Громовым голосом, совершенно не вяжущимся с её обликом, она произнесла:

– Ийэ Дайарэ эстема, эстенессема. Дайаро аксимос, эстемо, эстенессемо.

Едва отзвучали слова священного языка, зелье взбурлило и сменило цвет на грязно-зелёный. Эйхена кивнула, провела рукой над котлом и нараспев произнесла:

– Дайара ном онтимос, Дайара ном калахтимос, Дайара ном сенестимос, Дайара ном стевастимос. Ийэ Дайарэ, эстима, эстенессема!

Последнюю фразу ведьма выкрикнула надрывно, словно страдая от боли. Жидкость снова забурлила и стала ярко-зелёной, светящейся.

– Эвкромос офо, Дайара, эстима, эстенессема!

Эйхена голыми ладонями зачерпнула из кипящего котла и обернулась к Кинане.

– Дайара ном онтихомос, Дайара ном калахтихомос, Дайара ном сенестихомос, Дайара ном стевастихомос. Ийэ Дайарэ, эстима, эстенессема! – нараспев произнесли обе.

Эйхена резко выплеснула зелье на грудь девушки и принялась грубо втирать. Жидкость, даром что недавно бурлила в котле, обжигала холодом. Закончив с грудью, Эйхена снова зачерпнула из котла и стала втирать зелье в живот Кинаны, затем в пах и в бёдра. Обе нараспев повторяли заклинание, ритм с каждым разом ускорялся, сбившись под конец в исступлённый речитатив.

Когда содержимое котла покрыло Кинану целиком, чтение оборвалось. Эйхена посмотрела девушке в глаза, довольно кивнула и скомандовала: