А чёрный конь уносил всадницу всё дальше и дальше от города. Позади остались предместья Ордеи с их бесконечными грядками капусты и репы возле круглых домов, краснеющих покатыми черепичными крышами. Первую зарю всадница и конь встретили посреди Крийских виноградников, чьи янтарно-жёлтые плоды, собранные в последнем месяце осени и тронутые первыми заморозками, давали знаменитые «слёзы Эникс» – сумеречное вино, прозванное поэтами осенью в кувшине.

Миновав Крию, всадница оказалась в Лехейской пуще – части густого лесного массива, покрывавшего южные предгорья Селакских гор. Пуща издавна слыла таинственным и священным местом, её посещали разве что охотники да целители в поисках редких трав, потому и хоженых троп здесь имелось немного, но всадницу это нимало не беспокоило. Уверенно правя конём и не задумываясь, в какую сторону ехать, она всё дальше углублялась в лес, пока деревья не расступились, открыв небольшую поляну с бревенчатой хижиной, крытой соломой. Здесь всадница спешилась, привязала коня и вошла внутрь.

Переступив порог, всадница откинула капюшон, из-под которого показалось лицо девушки пятнадцати, самое большее шестнадцати лет. Заострённый нос, тонкие бледные губы, худые скуластые щёки, еле тронутые лёгким загаром, – не красавица, но любой удивился бы выражению гордой решимости на юном лице и жёсткому проницательному взгляду больших серых глаз. Чёрные прямые волосы, небрежно уложенные в простонародный конский хвост, перехватывала драгоценная лента из чёрного шёлка, какой привозили из неведомых стран на дальнем краю известного мира.

Убранство хижины не отличалось изяществом. Посередине грубый дощатый стол, на нём в беспорядке навалены деревянные тарелки, ложки, кувшин, какие-то ягоды, полкаравая хлеба и пара лисьих черепов. Волчьи меха на стенах и деревянном топчане, рядом огромный, окованный бронзой дубовый сундук, некогда дорогой, но изрядно потрёпанный временем. В углу сложенный из крупных камней очаг – над еле теплящимся огнём висит чёрный от нагара котёл. В столь убогой обстановке странно смотрелся настоящий герметический стол прекрасной работы: дорогое тёмное дерево, ножки покрыты замысловатой резьбой и письменами, круглая крышка разделена на четыре, затем на двенадцать и, наконец, на тридцать шесть долей, соответствующих первичным, вторичным и третичным элементам; в середине жаровня и штативы для сосудов, по краю – ёмкости для веществ. На этом замечательном столе, который украсил бы рабочую комнату любого герметика, поблёскивали несколько колб и реторт из редкого прозрачного стекла.

Девушка быстро огляделась и громко крикнула: «Эйхена!» Не дождавшись ответа, она сняла перчатки для верховой езды, бросила их на стол и скинула балахон. Одежда юной всадницы удивила бы любого эйнема, но здесь, в Герии, на самом краю цивилизованных земель, такой наряд считался вполне обычным: чёрная, подбитая мехом куртка дурагского покроя, запахнутая на груди и перетянутая очень широким кожаным поясом. На поясе справа – прямой дурагский полумеч-полукинжал лангдаз, а слева – изогнутый гисерский меч-копис, заточенный по внутренней стороне клинка. Cтройные ноги девушки были обтянуты тёмными гисерскими штанами с вычурной шнуровкой по бокам, а вид её высоких сапожек из мягкой кожи напоминал о мидонянах и их соседях – степных кочевниках.

Позвав ещё раз, девушка раздула огонь в печи и принялась быстрыми шагами прохаживаться по комнате. Один из лисьих черепов, видимо, показался ей чем-то примечательным, она подняла его со стола, с усмешкой рассмотрела и, подбросив в руке, вернула на место. Затем, уже громче повторив: «Эйхена!» – быстрым движением распустила волосы и принялась раздеваться, небрежно швыряя вещи куда попало. Оставшись без одежды, девушка встала на сброшенный балахон, и по её телу пробежала лёгкая дрожь – комната ещё не успела достаточно прогреться. Она была поджарой, с угловатой фигурой подростка: длинные мускулистые ноги, плоский живот, небольшая девичья грудь, чересчур широкие для девушки плечи, обе коленки сбиты, а на левом бедре, на животе и на правом плече – тонкие белые шрамы.