Среди всеобщего возбуждения один только я не принимал участия в этих разговорах, казался подавленным и всего несколько человек знали причину моего уныния.

Вчера в половине десятого вечера, как обычно, закончилась тренировка в секции гимнастики в школьном спортзале. Часа полтора мы занимались на снарядах, пытаясь разучить с листа новые элементы, а затем гоняли мяч на импровизированном поле и возились со штангой.

Каждый, кто хоть сколько-нибудь занимался спортом, знает ту умиротворенную усталость, с которой возвращаешься после очередной тренировки. Натружено покалывают ладони, налитые мышцы ног и спины делают тебя немного неуклюжим, словно ты не худой, пусть даже и мускулистый подросток, а эдакий силач – тяжеловес.

Но ты выходишь на улицу, и твоя длинная тень с путающимися полами неуклюжего пальто возвращает тебе сознание твоей худосочности.

Мы возвращались домой с моим одноклассником Толей Тесленко, тихим, немного забитым мальчиком, которого я сагитировал записаться в секцию, для того, чтобы не было так скучно возвращаться домой по глухим улочкам Табурищ.

Прямо напротив школы строился новый дом. В узкую щель между ним и каменным забором банка нам предстояло пройти.

Здесь, в перекрестьях бегающих теней, нас поджидали двое. Один взял Толю за руку и отвел в сторону. Другой, пряча руки за спину, и по-бычьи наклонив голову, стал напротив меня.

Я узнал Аниську, как бы ни старался он придать себе солидности.

– Ну, чего тебе, Аниська, – спросил я, как будто спокойно, но сердце у меня отчаянно заколотилось.

– Сказано тебе, чтоб ты от нее отчепився.

– От кого, от нее? Да говори ты толком, что тебе нужно.

– Тебе лучше знать от кого, от крали своей!

– Идиот,– закричал я ему в лицо, – нет у меня никакой крали. Не было и нет. Запомни это!

– Ну, вот тебе за идиота! – процедил Аниська и ударил меня кулаком в перчатке в лицо.

Удар получился не сильный, вскользь, но нижняя губа оказалась глубоко рассеченной изнутри, и я почувствовал, как рот наполняется кровью.

И тут произошло то, что я до сих пор вспоминаю со стыдом, хоть знаю, что был совершенно прав тогда.

Позже, когда я не один раз возвращался к этому злополучному вечеру и мог не спеша проанализировать все мысли, которые промелькнули у меня в одно мгновение, я понял, что меня насторожило.

Он был там не один. Слабый, но задиристый щенок. Он провоцировал меня и ждал ответной реакции. Где-то рядом были его сообщники, которые только и ждали начала драки.

Я не знал, кто был с ним, но без сомнения они присутствовали, где-нибудь в соседнем подъезде или за домом.

Но все это я понял только потом, а в тот момент ощутил только холодок по спине. И не то, что бы испугался, а почувствовал опасность.

Я видел, как втянул он голову, ожидая удара, и приготовился к нему. Но я видел и его улыбку, отвратительную подлую ухмылку подсадной утки. Он хорошо знал, что за этим должно было последовать: я должен был броситься на него – и бить: руками, ногами, головой, пока не исчезнет эта ухмылка на его лице и … пока не начнут меня топтать ноги тех, кто затаился сейчас в темном подъезде.

И я знал, что должен был это сделать, но вместо всего этого, я схватил руку, которая только что ударила меня, и, сжав ее, тихо, как будто ничего не произошло, и я не сглатывал кровь, которая сочилась все сильнее, начал говорить, что произошла ошибка, и никакой девушки у меня нет. Ошибка, ошибка.

Я смотрел ему в глаза и видел, как исчезла ухмылка, сменилась недоумением, затем вспыхнула радость – его тоже не будут бить! – и опять недоумение: что же делать дальше?

– Генка, беги! – услышал я голос Толи и увидел, что он стоит поодаль и машет мне рукой. Но я не побежал, потому что у меня закружилась голова, когда я дотронулся языком до раны и почувствовал жгучую боль.