Мы отошли, и нас никто не трогал.

– Сильно он тебя? – спросил Толик с состраданием.

– Да нет, не очень, губу только разбил. Кровь идет.

– На, подержи пятак, а то распухнет, – посоветовал он и протянул монету.

Я прижал металлический кругляшок, но он скоро нагрелся и уже не приносил пользы.

– Ну, ничего, мы соберем завтра наших ребят: Кулиша, Шему, Емелю – они им таких насуют, – пригрозил Тесленко, который был, видимо, расстроен не меньше меня.

– А за что это они? – спросил он несколько погодя.

– Да откуда я знаю, за что? – не выдержал я, потому что, действительно не знал этого.

Но дома, лежа в постели, глотая слезы, я начал о чем-то догадываться.

В ту ночь светила дивная луна.

В небе, пронизанном голубым светом, висел огромный слепящий шар, такой, что даже больно было на него смотреть. Он сиял над приязненным миром, из которого я видел только малую часть – село, лежащее в низинке между двумя холмами, с гребенчатой верхушкой леса и картофельным полем.

Я видел только часть, но знал, просто уверен был, что и весь окружающий мир такой же светлый и улыбающийся. Дома начинались где-то далеко, за пределами видимости, но основное направление единственной улицы хорошо просматривалось по аллее пирамидальных тополей, сияющих каждым застывшим, как будто вырезанным из блестящей фольги листком.

Тот час же за последним двором, за плоской площадкой начинался залив. Вернее, я знал, что там должен быть залив, но видел слепящее металлическое зеркало, как будто даже выпуклое, возвышающееся своей срединой над лужайкой, тоже светлой и сияющей.

Попадая ногой в маленькие рытвины, я, конечно, понимал, что наша площадка не что иное, как выгон для скота, бесчисленное число раз шествующего из села на водопой и обратно.

Но в том-то и заключалось очарование этой ночи, что лунный свет колдовски преобразил окружающую нас природу, как Золушку, и, может быть, как в случае с Золушкой, не просто набросил сверкающий свой наряд, но раскрыл и высветлил самую сущность ее нетленную.

В колхоз нас привезли на катере и высадили на местной пристани. Разместив по несколько человек в частных домах, нас отправили на картофельное поле. Целый день мы всем классом копали клубни и набивали их в мешки, а вечером, не сговариваясь, высыпали на деревенскую улицу и до глубокой ночи играли в салочки, по-местному в «квача».

Тот, кто приходил позже, автоматически становился «квачом» и должен был поймать первого, кто подвернется под руку.

А остальные прыгали вокруг и старались попасться на глаза раньше других. В тот вечер я так ловко бегал и изворачивался, что ни разу не дал себя поймать.

Наверное, все-таки, напрасно, потому, что я тогда бы мог погнаться за Таней, и коснуться плеча девушки, с которой я не успел еще по-настоящему и парой слов перемолвиться. Мой сосед по парте Толя Кулиш, в отличие от меня, то и дело водил, хотя бегал ничуть не хуже.

Едва приняв кон, он тут же бросался за Таней, и, догнав, с торжествующим криком набрасывал ей на голову свой пиджак или выкидывал еще какую-нибудь штуку.

– Э, так не интересно, – кричали им вдогонку, когда они убегали слишком далеко.

Но мне все было интересно: и то, как звучит ее смех, и как она бегает, пусть не очень легко, но, все-таки, достаточно быстро.

Я видел, что она нравится Толику, но это ничуть не задевало меня. Мне казалось, что все должны восхищаться ее прелестью, так же, как красотой этой ночи, и неба, и залива. И это мог не заметить только слепой.

Утром я не смог есть и, сославшись на отсутствие аппетита, выпил только стакан чаю. Против ожидания, губа распухла не сильно.