К тому времени, как возвращается папа, осыпая прихожую гравием, принесенным на ботинках, загрузок становится сто девяносто две тысячи.

Мы смотрим друг на друга, и его брови озабоченно сходятся на переносице.

– Ро? – говорит он. – Что случилось?

Я снова перевожу взгляд на экран: двести тридцать тысяч.

Черт. Черт.

Моя мама была наполовину компьютером. По крайней мере, папа всегда описывает ее именно так.

Она выросла в Слейт-Лейк, курортном городке, который еще меньше, чем наш. В трех часах езды от Денвера, затерянный в горах, как галька на дне реки. Маме было двадцать два года, когда она появилась в «Бобах на озере» с рюкзаком за спиной и книгой об истории самого первого ноутбука «Эпсон HX-20».

«Она читала ее как стихи», – рассказывал мне папа. Как что-то необыкновенно прекрасное.

Они поженились, когда ей было двадцать три, и стали родителями, когда ей исполнилось двадцать четыре, а к двадцати шести она уехала на другой конец страны, в Калифорнию, не прихватив с собой ни меня, ни папу, чтобы не висели на ней, как ярмо. Вернула себе девичью фамилию и растворилась на просторах неустанно разрастающейся Кремниевой долины. Время от времени я встречала упоминания о ней в разных статьях. Это всегда происходило неожиданно, оставляя ощущение, будто я случайно угодила пальцем в розетку.

Мне программирование тоже кажется прекрасным. Это у нас с мамой общее. А еще – я на нее очень похожа внешне.

В ящике папиного рабочего стола лежит их свадебная фотография, поблекшая и сложенная пополам, поперек их животов. Они стоят на пристани через дорогу от кофейни, за галечным пляжем. Папа улыбается чему-то за кадром, но мама в белом платье внимательно смотрит прямо в объектив. Ее буйные кудри, совсем как у меня, освещены солнцем, и уже тогда – в этот особенный день – у нее такой вид, как будто она собралась уходить. Во всяком случае, мне, знающей о том, что она уйдет, всегда так казалось.

Рассказывая об этом, папа уверяет, что мама предлагала ему уехать вместе с ней. Но у него была кофейня, и мечта о ресторане маячила так близко, только руку протяни. А мне исполнилось всего два года, здесь жила вся моя семья, и что такого было там, в Калифорнии, чего не было у нас дома, среди наших гор? Но мама знала, как знаю теперь и я, – там было будущее. Мы не вписывались в ее представление о нем, и поэтому она ушла.

Она бросила нас совсем; отступления от этого правила случались лишь раз в году, когда точно, без опозданий, мне приходили подарки на день рождения. Шумные разноцветные роботы, которые научили меня блочному кодированию раньше, чем я начала читать. Настольные игры с названиями типа «Хакеры» и «Кодовый режим». Когда я подросла, учебники по STEM[2], а затем программное обеспечение для нашего с папой общего компьютера, который стоял в кабинете на втором этаже.

В детстве я не догадывалась об истинном предназначении подарков – это была попытка мамы исподволь превратить меня в ее подобие; ежегодное орошение почвы, на которой должна была взойти я, достойная ее внимания. Я замечала лишь то, что́ эти подарки делали с папой. Видела, как при взгляде на обратный адрес он, всегда такой мощный и спокойный, сжимается, словно высохшая сосновая иголка. Становится чужим и колючим.

И, конечно, я притворялась, что мне не нравятся ее подарки, и прятала их под кровать. Едва заслышав на лестнице папины шаги, я выходила из присланной мамой обучающей программированию компьютерной игры. Ведь папа был для меня всем. Это он вместе со своим отцом и братом построил для нас летний деревянный домик; он возил меня по моим делам; он готовил мою любимую еду. Мы могли говорить с ним о чем угодно, и его любовь ко мне была подобна вечно продолжающейся беседе.