- Она по прежнему единственная дочь Гвендолин и Эйгония? Сколько ей сейчас?

- Скоро шестнадцать. Карнавал цветов, где она будет дебютировать, состоится через три дня. Они прислали приглашение.

Лючия вспомнила, что на крестинах новорожденной Виолы присутствовал и Теодор. «Смотрите, какого жениха мы ей припасли!» - в шутку произнес супруг. Прошло всего два года с момента гибели старшего сына, и скорбящая мать впервые вышла в свет. Она замечала, как на нее смотрят: на туго собранные волосы, на вуаль, скрывающую серое лицо, на траурные одежды, которые она была не в силах сменить на приличествующие случаю. Ее понимали и жалели. Это читалась на лицах. Жалость всегда унизительна, и Лючия вдруг осознала, что Стефанию не понравилась бы затянувшаяся скорбь. Именно тогда она захотела вернуть себя прежнюю. «Нужно продолжать жить. Вырастет девочка, возмужает Теодор, у меня появятся внуки. Может быть, даже близнецы. И я полюблю их всей душой, как любила моего Стефания».

Итара первая напомнила о давнем уговоре – прислала портрет пятнадцатилетней принцессы Виолы. Девочка на самом деле превратилась в красивейшую из принцесс. С тех пор, как Тео вошел в возраст любви, многие отцы готовы были отдать полцарства, лишь бы их дочери выиграли гонку за сердце фарикийского принца. Только вот он не торопился жениться и даже не заходил в галерею, где, приличия ради, хранили присланные портреты девушек.

Лючия иногда заходила туда, и ее неизбежно тянуло к портрету златокудрой Виолы. Художнику удалось передать и яркую красоту девушки, и ее невинность. Достаточно было увидеть кроткие серо-голубые глаза, чтобы понять, лучшей жены Тео не найти.

- Через три дня? Почему же ты молчала?

- Обычно ты игнорировал подобные приглашения…

- Я должен успеть, - Теодор стремительно покинул кабинет отца. Здесь его, роющегося в бумагах, и застала Лючия.

После ухода Тео она подошла к столу, чтобы взглянуть на оставленную им кипу смятых листов. Расправив один из них, исписанный мелким почерком, который сам по себе о многом говорил, нахмурилась. Как же сильно отличалась рука отца от руки сына! У Тео буквы не летели, а жались друг к другу. Похожие по размеру, они будто боялись оторваться от линий, на которых им было предназначено держать строй.

«Каков мой сын с подчиненными?» – Лючия задала себе вопрос, но сердцем понимала, что находиться рядом с ним нелегко не только ей. До крика с посторонними принц не опустится, но живущая в нем жестокость должна была так или иначе проявляться.

Королева выдохнула. Ей вдруг стало жаль девочку, к которой у Теодора проснулся интерес, и даже появилось желание, чтобы итарцы отказали ему. Но через минуту Лючия возблагодарила небеса за то, что он весьма вовремя вспомнил о Виоле. Содержание текста на гербовой бумаге заставило ее осесть в кресло. Тео требовал от отца силой захватить Дикую бухту. Война?!

Теодор вернулся через неделю воодушевленным. Перевесил портрет Виолы из галереи в свои покои и весьма радушно встретил вернувшегося из северных гарнизонов отца. Конечно же, не преминул упрекнуть в давнем непредусмотрительном поступке – Лючия видела, как побледнел ее супруг и метнул на нее извиняющийся взгляд, но дальнейший разговор свелся к тому, что король Итары непременно вернет то, что принадлежит Фарикии по праву, но уже не как долг, а как приданое прелестной принцессы Виолы. Теодор не постеснялся отцу Виолы намекнуть на Дикую бухту, и получил вполне устраивающий его ответ:

«Я планировал отдать часть заповедника, ведь вы, фарикийцы помимо того, что хорошие мореплаватели, еще и знатные охотники. Какой прок в скалах и дурнопахнущей грязи? Но если тебе так хочется, дорогой Теодор, Дикая бухта твоя».