Потом обмолвился похаживающий к одной из прачек матрос, что лично слышал из уст короля слово «война», а теперь вот во дворец пожаловал раздосадованный боцман, которому Теодор ни за что ни про что сломал нос.

- Я ему козыряю «Есть!» и вытягиваюсь в струнку, а он кулаком да по лицу. При всей команде. Как такой позор пережить? – боцман шумно вздыхал, в который раз заново переживая унижение. Правда нынче его рассказ был сдобрен трудами любимой женщины: морщась от боли и беспрестанно трогая повязку, Питер Кит доедал последний кусок пирога. – Старый король ко мне со всем уважением. Мы с ним в какие только дали ни ходили, можно сказать, из одной миски уху хлебали. Помнится, в бою при Чуркечи…

- Неужто будет война? – перебила повторную волну жалоб повариха, с особым остервенением ощипывая петуха. Давно она грозилась перерезать горло певуну проклятому, купленному затем, чтобы кур топтал, а не горланил каждый час, не давая никому покоя. Сегодня, наконец, черный день петуха настал.

- Да как сказать, - боцман растерянно посмотрел на пустое блюдо, не понимая, когда успел умять столько кусков. Собрал пальцем крошки, отправил их в рот. Уж больно пироги у Наюши хороши! – Если в спор ввязался король Тарквидо, то тут надо бы подумать, прежде, чем рисковать.

- Горячий наш Теодор, - повариха поднялась, отряхнула от перьев фартук. Могла бы, конечно, петуха кухаркам отдать, не ее это дело птицу потрошить, но певучий подлец добился-таки особого внимания. – Боюсь, попытается нахрапом взять. Им сейчас злость правит, а не рассудок.

- Да, Итаре против нас не выстоять, тут и гадать не надо, но я бы при наличии третьей силы войну начать поостерегся, - боцман сыто рыгнул. Несмотря на набитый пирогами живот, все же поинтересовался, видя, как Наюша птичий желудок от камешков чистит: - Что с петухом делать будешь?

- Для Ее Величества бульон сварю, а к нему расстегаев парочку. Величиной с мой мизинец, - она вытянула руку, оттопырив пухлый пальчик. – Больше не съест.

- От того, наверное, у нашей королевы талия такая тонкая, что боишься, однажды возьмет да переломится, - Питер жадным взглядом прошелся по фигуре своей женщины, где талия определялась только по завязкам фартука. - А с потрохами петушиными что собираешься делать?

- Ну, хочешь, в горшке с горохом, сметаной и перцем потушу?

- Знаешь, а вот на Мадаразаре их готовят в вине и с пряными травами…

- Не были мы на Мадаразаре, а потому не знаем. И вообще мы, должно быть, в поварском деле не разбираемся. Ишь, в вине ему подавай…

Чтобы задобрить засопевшую от обиды подругу, боцман поднялся, подкрутил усы, а потом, зайдя со спины, так крепко обнял, что тесемка, стягивающая горловину ее рубахи, не выдержав натиска, лопнула. Повариха ахнула и сомлела. Забыв о несчастном петухе, повернула голову для поцелуя. Неловко стукаясь об углы, парочка вывалилась из кухни, и вскоре из погребка, где для таких случаев был припасен тюфяк, раздались весьма характерные для любовных утех звуки. Одноглазый кот, что неторопливо умывался на подоконнике, немедленно бросил свое занятие. Ловко перепрыгнул на стол и, ухватив петуха за горло, поволок за печь.

Вдовствующая королева в этот вечер обошлась без куриного бульона.

***

Лючия Фарикийская считалась женщиной необыкновенной красоты. Несмотря на взрослого сына, она выглядела свежо, и никто не дал бы ей тех лет, которые у дам определенного возраста принято умалчивать. Королева-мать, а после смерти супруга она приобрела именно такой статус, вызывала восхищение не только вечной молодостью, но и добрым нравом. Однако ей от природы не хватало характера, способности противостоять нападкам судьбы, нужной правителям жесткости, отчего она казалась хрупким цветком, способным растерять лепестки даже от легкого дуновения ветра. Нерешительность, страх ввязываться в спор, способность пасовать перед трудностями, частенько перерастающая в панические настроения, делали ее легкой добычей для агрессора. Пока король Вильхельм был жив, он оберегал любимую женщину, но теперь, после его внезапной кончины, Лючия и вовсе утратила твердость духа. Она искала опору в сыне, но не нашла ее в той мере, на какую рассчитывала: не все складывалось гладко в правящей семье Фарикии.