Мысли ворочались спутанные, невнятные. Боль почти не чувствовалась, но меня трясло от озноба и жара одновременно, губы пересохли, очень хотелось лечь, но лечь мне почему-то не давали. Чьи-то руки удерживали меня в неудобном полусидячем положении, голова запрокидывалась.

- Пятая смерть, – бормотала я. – Пятая.

На регента, если я правильно запомнили, покушались четыре раза. Что ж, хоть в чём-то я его обогнала. Эта нелепая мысль вызвала нездоровый смех, от которого мигом стало больно в груди, я тихонько захныкала, и наконец-то на губы полилась вода, холодная и невыносимо вкусная после кислоты стойкого свинцового привкуса.

Какие-то лица мелькали перед глазами, и я тщетно пыталась узнать в них те, которые показывала мне Марана. Но лицо регента – точно такое же, каким оно было на масляном портрете – не узнать не могла. Моя правая рука, слабая и беспомощная, коснулась нахмуренного лба, густых тёмных бровей, напряжённой переносицы, колючего подбородка, хищного носа, шрама на виске. Глаза тёмно-зелёного, болотного цвета смотрели на меня угрюмо, тревожно. Это лицо казалось более реальным, чем мои собственные пальцы.

Имя регента неожиданно выпало у меня из памяти, а вспомнить его казалось невероятно важным. Что это за жена, которая не помнит имени мужа? А меня как зовут?

«Мара, Мара, Мара…»

Воспоминание принесло неожиданный прилив злости и сил, и я вдруг услышала собственный голос:

- Ривейн, я люблю тебя. Я безумно тебя люблю…

А потом темнота наползла на глаза, как пролитые кем-то чернила.

***

Треск.

Тихий, ненавязчивый и какой-то уютный, непонятного происхождения. Даже не треск – потрескивание, словно чуть влажные дрова ссорятся в очаге.

Плечо почти не чувствовалось, но и боль ушла. Ушла боль, головокружение, без следа прошёл озноб, а вот жажда осталась. И слабость, словно моё тело принадлежало тряпичной кукле.

Одна голова включилась в работу, и я открыла глаза, не без сожаления признавая, что реальность может оказать предельно неприятной. К сьере, найденной на пустой поляне с огнестрельным ранением в одежде ловчего, будет очень много вопросов и крайне мало доверия. Я уже арестована?

Первое открытие: дом, в котором я находилась, был деревянный. Побеленный потолок, милые вязаные салфеточки на стенах. Я лежала на кровати, облокотившись спиной на горку небольших подушек. Рядом в кресле сидела маленькая старушка с прикрытыми глазами и загадочной улыбкой тоненьких синеватых старческих губ. Кажется, если дышать ещё тише, чем дышу я, можно было услышать легкое прерывистое похрапывание.

На другой стене – окно, прикрытое льняными бежевыми, немного мятыми занавесками. Дверь в третьей стене обрамляли охотничьи трофеи: кабанья голова и слегка проеденная молью медвежья шкура. Я перевела взгляд дальше и увидела отсвет огня. Действительно, трещали ветки в камине.

Перед камином располагалось ещё одно кресло, в котором, спиной ко мне, сидел человек. Я видела светлые короткие волосы, край синего камзола и сильную мужскую руку, лежащую на подлокотнике. На полу развалилась довольно крупная серо-коричневая собака с жесткой даже на вид шерстью.

Канцлер, пёс Ривейна.

Я сглотнула – слюна во рту собралась с трудом.

Медленно-медленно правой рукой приподняла край лежащего на мне пухового одеяла. Левая рука и плечо перевязаны, но блузу и юбку можно разглядеть. Вероятно, Тук всё же умудрился каким-то образом снять одежду ловчего с раненой меня.

Мужчина резко, но бесшумно поднялся с кресла и развернулся ко мне. Что ж, изображение на портрете имело огромное сходство с оригиналом, правда у этого регента морщинка между бровями была более резкой, а под глазами пролегли тени.