Мне казалось, что сотня с лишним человек – не считая загонщиков и прочей обслуги – внушительная толпа, но Брук, услышав это, рассмеялся, и только теперь я понимала причину его весёлости. Лес оказался огромен, в нём вполне можно было затеряться и двум сотням, и трём, и блуждать неделями, не встречаясь. Зверья выпускали около трёх сотен голов, сотню кабанов и две сотни косулей, и это не считая вольных диких животных, тех, кто мог попасться по чистой случайности. На мой вопрос о волках Брук отмахнулся, но как-то неубедительно.

Поскольку ажиотаж и азарт гона охватывали даже самых равнодушных гостей, охотники не толпились – во-первых, существовала немалая опасность в пылу застрелить кого-нибудь двуногого, во-вторых, у едущих впереди было бы столь обидное преимущество. Однако толпа разбредалась по лесу не хаотично, а в строго указанных загонщиками направлениях. Немногочисленных дам сопровождали слуги: от одного для самых отчаянных до трёх для самых высокопоставленных сьер. Помимо общей охраны была у слуг ещё одна важная миссия: считалось, будто сьерам не положено марать руки кровью, даже на охоте. Поэтому в загнанного хозяйкой зверя стрелял слуга, и метил мёртвую тушу тоже слуга.

Загонщиков было десятка два, все одетые одинаково: накидки, высокие сапоги, шапочки с перьями, молодые, сосредоточенные, молчаливые. С пылающими щеками и колотящимся сердцем я ждала, что кто-то вот-вот заподозрит неладное, но нет – в лицо мне никто не смотрел. Зверьё для загона выращивали в огороженной заповедной зоне неподалёку, метили синей краской, чтобы отличать от приблудившихся диких и вести строгий учёт. Согнанные в два загона кабаны – косули были где-то в отдалении – фыркали, толкались и тревожно похрюкивали, но в целом, вели себя куда спокойнее, чем я ожидала. Возможно, всё-таки был призван какой-то особый маг, успокоивший ненадолго животных. А ещё отобранные для охоты самцы были больше и мощнее, агрессивнее, чем знакомые мне мирные домашние хрюшки. Но вот металлическая дверца была распахнута, и я, как и остальные, схватила небольшой латунный рожок, оставивший во рту неприятно-кислый привкус ещё до того, как губы коснулись холодного края.

Звук, сначала приглушённый и мягкий, утробный, а потом неожиданным образом усиливающийся и взмывающий вверх, оглушил – и не только меня. Несколько мгновений кабаны ещё толкались, не видя выхода к обманчивой свободе, и тогда загонщики пальнули в воздух. Первый кабан даже не выбежал – вывалился наружу и неожиданно резво для такой крупной тяжёлой туши рванул вперёд, остальные, помедлив, бросились за ним. В воздухе ещё витал их резкий мускусный запах.

Вдалеке в ответ тревожно и радостно зазвучали рожки охотников.

18. Часть 2.

Мы поскакали вперёд, сперва все вместе, но спустя несколько минут разделились на группы по три-пять человек. Тука я опознала почти сразу – он выделялся среди прочих полнотой и пышными кудрями, выбивавшимися из-под шапки. Теперь оставалось следовать за ним. В седле я держалась на удивление неплохо для того, кто занимался верховой ездой совсем недолго, и всё равно мне в лесу мне стало страшно, куда страшнее, чем на открытом пространстве: ветки так и норовили оцарапать щёку или сбить шапку. То тут, то там раздавались голоса, выкрики, возгласы, возбужденные, звонкие, словно отлетавшие от стволов, путавшиеся в бурой сухой листве. Я не различала отдельных слов. На дорожку передо мной выскочил заяц и метнулся в кусты, слева вспорхнула крупная птица – всё это заставляло сжиматься мышцы, напрягаться до предела, а Тук нёсся всё быстрее, и я подумала, что вот-вот вылечу из седла, и на этом моя история закончится, не начавшись.