Жень, что ты так орёшь? Лиза пришла в себя. Мой крик вырвал её из петли. Лиза вышла из ванной. Дверь, воздух. Я спас нас. Я разорвал петлю. Да пап, уже почистил, поехали одеваться, только сначала завези меня пожалуйста в комнату к ребятам на минуту.

Ваня, у нас в ванной был такой трип. Ты нам блять такое «Подземелье и Драконов» устроил. *** мастер, блять.

Снеговик

Она стоит у ЗАГСа нервно вытягивая сигарету. Она искренне удивлена, что я действительно приехал. Улыбается, но как-то вскользь. Руки трясутся то ли от холода, то ли он возбуждения. Шутка становится реальностью. Ну что, пойдём?

А давай подадим заявление в ЗАГС? Сидим смотрим сериал. Обсуждаем переезд. Там же, наверное, чтобы остаться, лучше, чтобы мы расписаны были? А то, кто ты мне? Мы же уже как-то хотели расписаться, назло родителям. Руки почему-то не дошли. Планируем визит. Так, Кунцевский ЗАГС рядом с кинотеатром «Пионер», отлично, папе скажем что пойдём с тобой в кино, а обратно, мол, вернусь сам, на автобусе.

Сидим в коридоре, ждём, когда нас пригласят. Паспорта взяла? Зовут. Да, мы бы хотели расписаться. Нет, без торжественной церемонии, да, без свидетелей. Добровольно. Через месяц? Это чтобы было время передумать. Не передумаем. Значит двадцать седьмое марта. Замечательно, двадцать седьмое нам очень подходит. Лиза как раз работает во вторую смену, а я пропущу занятия в универе, там всего лишь пара английского. Подали. Сидим в коридоре, слегка ошарашенные. Нет, ну просто или устраивать совсем грандиозный праздник на сотни человек, или же скромно и по-домашнему. Только с семьёй. С нашей новой семьёй. Пусть это будет только наш день. Почему грустишь, моя хорошая? Ну если сказать Наде, то и Вике придется. А я бы тогда Ваню позвал. А тогда будет глупо не звать Тёму. А за Тёмой Даша. А мы даже родителям не сказали, в этом же вся суть. Поэтому без свадьбы с цыганами, баянами и порванными медведями. Кстати, двадцать седьмое. Это ведь замечательно, двадцать седьмое станет навсегда нашим днём. Двадцать седьмое февраля– день нашего первого свидания. Двадцать седьмое марта – день нашей росписи. Двадцать седьмое снова и навсегда.

Двадцать седьмого марта я в очередной раз злостно пропустив английский во МХАТе, стою в коридоре своей квартиры. На улице снег так валит, не знаю куда ты там пойдёшь – говорит мама. Давай папа тебя отвезёт. Отнекиваюсь, что сеанс сегодня только в двенадцать. Мама деловито натягивает на меня красную куртку. Моё надувшееся в рукавах и капюшоне тело заполняет собой всю электроколяску. Мама застёгивает мне куртку на горле, которая почему-то крепится в области рта. Итак, мой костюм больше напоминает коммунистического космонавта. Из шлема на голове только глаза торчат, да прыщик на щеке. Хорош жених, к браку готов. Мама протягивает мне серебряный кувшин, купленный на барахолке в Парке Горького за двести рублей. Он выглядит точь-в-точь как настоящая лампа Алладина, и даже украшен какими-то камнями, а я его всего за двести рублей сторговал. И в этот же день, девочка-друг с которой я хотел встречаться несколько лет в порыве забытья и страсти, обусловленного наркотическим угаром, со вздохом о-Женя глубоко и напористо поцеловала меня, первый и последний раз в жизни. Я считал, что кувшин приносит мне удачу.

Перед самым выходом шепчу в кувшин: «я есть любящий, творческий, результативный мужчина» и дарю серебренной глади сосуда нежнейший поцелуй. Ритуал соблюден, сохранение произошло, можно выходить.

На улице действительно снег. Выжимаю ручку моего джойстика, направляя коляску вниз по улице. Несмотря на то, что март, колёса ощутимо скользят, особенно по наклонной поверхности. Спускаюсь по улице к Кутузовскому шоссе, поворачиваю налево перед Джон Джоли, разносящим вкусный запах жаренного мяса. Проезжаю мимо Азбуки вкуса. Может быть зайти купить Лизе шоколадку? Отличный подарок на свадьбу. А лучше – киндер сюрприз! Нет, уже половина, тогда не успею. Качусь вдоль Кутузовского шоссе. Переезжаю под эстакадой на другую сторону. Здесь тоже свой ритуал, строго из соображений безопасности. Съезд с тротуара спиной, заезд передом. И попросить прохожих чтобы придержали. Эй, я еду в ЗАГС, а не в больницу, мне не нужна разбитая голова. Пока подхожу к остановке на Гришина, понимаю, что гражданская война на моей куртке безоговорочно выиграна белыми. На ногах, на руках, на плечах, и даже на капюшоне лежит ощутимый слой белого и морозного, какой папа обычно с утра щёткой сгребает с лобового стекла нашего Фолькcвагена. Подъезжает автобус. Я первый вырываюсь из ряда людей и машу водителю. Догоняю останавливающуюся машину так, чтобы оказаться у первой двери. Кричу в салон: Платформу откройте пожалуйста! Тяжелый плохо скрываемый вдох водителя. Глушит машину. Натягивает перчатки. Грузное тело медленно вылезает из-за руля. Выходит. Вместе идём от первой двери к центральной. Расступитесь. Платформу дайте открыть. Ногу убери. Водитель вытаскивает шведский нож, и пытается одним из двенадцати предметов подцепить ввалившуюся, утрамбованную чёрным снегом ручку платформы. Заинтересованные взгляды пассажиров молчаливо следят за происходящим. Наконец, вычерпав грязные следы и подняв рукоятку, водитель рывком опрокидывает пандус. Гром удара о землю должен продемонстрировать всем окружающим, что он здесь вообще-то, чтобы автобус водить, а не для того, чтобы инвалидам всяким пандусы открывать. Но этот водитель хотя бы молчит, так что по местным меркам весьма дружелюбен. Тебе куда? Называю остановку. Зря я на него брешу, нормальный водитель, даже где остановить спросил. Итак, тронулись. Лиза, твой подтаявший снеговик уже в пути.