Брайони считает годы до того момента, когда сможет снова выйти на работу. Когда они решили завести детей, то договорились, что она продолжит потом работать, если захочет. «Ты сможешь выйти на работу в любое время», – заверил ее муж. Да, он так говорил! Брайони уверена. Но говорил до их переезда сюда. Только сейчас до нее начинает доходить, как трудно будет выйти на работу. Кто будет забирать детей из школы? В деревне никто не сможет присматривать за детьми. А Энгес проводит по трое суток в Глазго почти каждую неделю.

«А раньше мы были равны», – размышляет Брайони, загружая посудомоечную машину. В этот момент в дверях появляется муж. Его лицо встревожено, наверное, он уже опаздывает. Энгес подает жене свою кофейную кружку, и она сливает остатки в мойку.

– Мне придется их оставить. Нужно ехать.

Кивнув, Брайони подставляет щеку для поцелуя, который давно стал формальным.

– Пока, мальчишки! – Энгес даже не оглядывается на сыновей. – Я, возможно, немного припозднюсь в четверг. Не жди меня к ужину.

Брайони хочется завыть. У нее так мало возможностей для того, чтобы присесть, расслабиться, перевести дух и собраться с новыми силами. Возвращение мужа после трех невыносимо долгих ночей, эти десять минут, что он сочиняет им сказки на ночь, дают ей долгожданную передышку после изматывающей рутины ее нынешнего бытия.

Энгес даже не понимает, какая это привилегия – быть тем, кто может выйти за дверь, уехать из дома. А она теперь не может позволить себе такую роскошь. Даже просто прокатиться на машине.

Дверь хлопает. Наступает недолгая тишина. В ее голове пустота. Но ее быстро возвращает в реальность пронзительный крик из сада:

– Мама! Шон ушибся.

Опершись руками о столешницу, Брайони втягивает воздух, на мгновение задерживает дыхание. Она больше не может. Просто не может. Не может, не может, не может…

– Мама! Шон плачет! Мама!

Оторвавшись от стола, Брайони выплывает из пучины отчаяния в свою реальную жизнь. Три шага – и она уже на крыльце. Сбежав с него, она мчится по саду туда, где склонился над крохой-братиком Робби. Роса просачивается сквозь ее тапки, земля хлюпает под ногами. Шон тянет к ней свои маленькие пухлые ручки, его личико залито слезами, которые так встревожили Робби.

Подхватив младшего сына на руки, Брайони осматривает его тело, а потом, уткнувшись носом в мягкую кожу детской шеи, осыпает ее поцелуями. Ведь так поступила бы любящая и переживающая за ребенка мать. А она… она ничего не испытывает. Безразличная и бесчувственная. Словно все омертвело внутри.

Три часа. Целых три часа будет в ее распоряжении! Утром Шон идет в школу, впереди целая учебная неделя. Если бы не это, Брайони сошла бы с ума. Ей хотелось, чтобы Энгес поехал на работу сегодня попозже, чтобы он сфотографировал их сына. Но муж сказал, что у него встреча, на которую нельзя опаздывать. Да еще и упрекнул ее в излишней сентиментальности.

«Забавно, – думает Брайони, пытаясь отыскать школьные ботинки Робби в бардаке у задней двери, – мне постоянно твердят о том, как важна моя роль, как важно все, что я делаю. Однако, когда то же самое нужно сделать другому человеку, это уже становится не таким уж и важным делом. Важно только, чтобы это делала я. А для всех остальных это пустая трата времени…»

– Робби, куда ты их подевал?

– Не знаю, – растерянно мямлит сын, переступая с ноги на ногу на коврике. Слезы уже готовы брызнуть из его глаз.

Брайони ощущает жжение в голове. Когда же это закончится? Это полное отсутствие контроля над своей жизнью? Ночью Робби вновь описался в кровати. И Брайони не покидает чувство, будто она делает все совершенно неправильно. Это ее вина. Взгляд устремляется на часы: они уже опаздывают, бесценные мгновения заветного уединения ускользают, и это приводит Брайони в бешенство.