– Мои милый доктор! – в голосе Френсиса звучали нотки благодарности, – Я чувствую себя совершенно здоровым. Разрешите произвести оплату за лечение, назовите сумму.

– Я право слово смущен, – отвечал Горталов, – для меня было делом чести оказать помощь союзной России державе, вылечив её полномочного представителя. Я полагаю, что это нечто большее, чем обычная медицинская практика.

– Соединенные Штаты будут Вам благодарны вдвойне, – пошутил Френсис. – И все же, любая работа должна быть оплачена, в нашей стране это краеугольный камень деловых отношений.

– Как Вам будет угодно, – поклонился доктор, – я ни на чем не настаиваю. С моей стороны это дружественный шаг, поверьте, практики в нынешних условиях у меня предостаточно.

На следующий день Френсис отправил личного секретаря Джонсона в больницу, и тот передал доктору через приемный покой конверт, в котором находилось пятьсот рублей одной купюрой с изображением императора Петра Первого – сумма, равная месячному окладу председателя губисполкома, и благодарственное письмо с заверениями в сердечной дружбе.

– Какой все-таки упрямый человек, – улыбнулся Горталов, – Я же сказал ему, что оплаты никакой не нужно. Ну ладно, сохраню эту купюру как сувенир.


1 мая 1918 года[13] случился двойной праздник: русская Пасха и одновременно День международной солидарности трудящихся. Отмечали все – кто что хотел.

Френсис с утренней почтой получил пакет от доктора Горталова. Там был парадный портрет Сергея Федоровича в мундире, при орденах. Широкое русское лицо, открытый взгляд, кудрявая голова, борода лопатой. На обороте надпись: «Господину послу Северо-Американских Соединенных Штатов» и автограф. В пакете также лежала книжка, юбилейный сборник в честь 25-летия врачебной деятельности С. Ф. Горталова.

На следующий день Френсис ответил благодарственным письмом в адрес доктора, обещал хранить его фотопортрет, как высокоценный сувенир, и в ответ подарить свое фото, как только появится солнечный свет, необходимый для того, чтобы заснять посла за работой в своем кабинете.

Оба они сдержали слово. Френсис сохранил фото Горталова в своем архиве в Сент-Луисе, доктор оставил на память пятьсот рублевый кредитный билет, который, впрочем, из-за инфляции очень быстро обесценился, и благодарственное письмо. Он не мог предположить, что эти сувениры в последствии станут вещественными доказательствами в его уголовном деле.

– Послушайте, Джонсон, – Норман Армор давно хотел начать это разговор, – все-таки, как Вы думаете, отчего приключилась вся эта болезнь?

– Я могу только предполагать, – отвечал личный секретарь, – Губернатор – чистюля, и заболеть от отсутствия гигиены он не мог.

– Может быть, это был тиф?

– Не знаю, доктор все время говорил о желудочной болезни и интоксикации организма.

– Вы полагаете, что возможно отравление?

– Полагаю? Да я уверен в этом, но никаких доказательств нет.

– Позвольте, но откуда тогда эта уверенность?

– Накануне болезни мы получили посылку от Красного Креста с консервами и другими продуктами.

– Так ели все!

– Да, но среди прочего полковник прислал любимый напиток господина посла, бутылку «Кентукки Бурбона». Он всегда говорил, что бурбон для него, как лекарство, и никого не угощал, видимо, из соображений мудрой экономии.

– Значит, он употребил эту бутылку один?

– Да, вечером, маленькими стопками за чтением бумаг, так сказать, для релаксации.

– Теперь мне всё ясно, – нахмурился Армор.

– Но у нас нет никаких доказательств этому, вот если бы еще кто-то заболел после употребления спиртного.

– Что гадать, полковник давно переступил грань дозволенного. Мы обязаны как-то уведомить посла, что возможно болезнь была спровоцирована.