Я вспомнила Келлфера. Вспомнила, как он поднял меня над собой и как улыбнулся одними глазами. Как я хотела остаться тогда с ним. Сейчас это воспоминание блекло. Такие похожие глаза!..

Навернулись слезы беспомощности. «Я приказываю, чтобы ты получала удовольствие от моих прикосновений, моя Илиана». Я все понимала. Правда, понимала. Но то, как он мягко проводил пальцами от плеч до запястий и снова поднимался вверх, было сродни наркотику. Все как Дарис приказал — каждое прикосновение будто гладило не кожу, а то, что под ней, — я бы никогда не разорвала этот контакт по своей воле.

Он понимает? Понимает?!

Я прочистила горло:

-Ты помнишь, что приказал мне, когда... - я позорно запнулась на фразе, которую хотела произнести почти небрежно, - насиловал меня у реки?

Дарис сжал пальцы так, что мне стало больно. И, Свет мне помоги, эта боль тоже отозвалась во мне острой сладостью.

-Нет.

Я знала, что Дарис лгал. Как он мог мне в этом лгать!

-Ты помнишь! - вырвалась я из его рук. Тут же стало легче дышать. - Отмени приказ.

-Я не могу отменить приказ, если не помню его, - усмехнулся Дарис. - Я был не в себе, помнишь? Ты меня тогда очаровала.

Я швырнула в него книгу. Он, смеясь, легко увернулся, а потом с укором покачал головой:

-Илиана...

-Ты все помнишь! - вскрикнула я еще раз. - Ты приказал мне получать удовольствие от прикосновений. Т-твоих, - уточнила я зачем-то.

Голос плохо меня слушался. Никогда еще мне не приходилось говорить мужчине такое. Дариса же, похоже, ничего не смущало.

-Не помню. Ладно, слушай, я не буду тебя трогать, - поднял он руки в примирительном жесте. - Пока сама не захочешь. Идет?

-Нет! - закричала я. Мои щеки были мокрыми. Свет, как же унизительно! - Отмени! Даже если делаешь вид, что не помнишь, и если действительно не помнишь — отмени! Немедленно отмени!

-Илиана, послушай меня, - уже более серьезным голосом сказал Дарис. - Я не могу. Понимаю, что ты думаешь, но не поэтому. Я не уверен, что могу дать тебе приказ, противоречащий тому, который уже дал, и что это не причинит тебе действительно серьезного вреда. Я не рискну поставить твой разум в такую опасность.

-Тогда давай спросим твоего отца. Он должен знать, - предложила я, до боли сжимая зубы.

-Я не верю ему, - холодно ответил Дарис.

-Я думаю, ему нужно все рассказать, - попробовала я еще раз, уже понимая, что Дарис откажет. - Он знает, что делать.

Мужчина чуть наклонился вперед и сощурил глаза:

-Я запрещаю тебе рассказывать или еще как-то давать знать моему отцу о том, что происходило, происходит и будет происходить между нами.

.

Я подумала, что ослышалась. Некоторое время просто смотрела в ненавистное лицо и открывала рот, как рыба, вытащенная из воды. Ощущения были именно такие, какие окунь может испытать на суше: будто меня топят. Он лишил меня единственной возможности выбраться, единственной защиты! Свет, как же я хотела сейчас, чтобы это лицемерное чудовище сдохло, свернулось, как гадина, кольцами и испустило дух! Наконец, я выдавила из себя:

-Ты обещал мне не приказывать.

-Это — исключение, - легко пожал плечами Дарис. - И больше я не буду. Ты поймешь чуть позже, Илиана. Ты просто не знаешь, на что способен мой отец. Чем меньше он знает о нас, тем лучше.

Глотку рвал вой, я душила его в себе, но наконец, он прорвался наружу, и я разрыдалась, уже не сдерживаясь. Как-то я оказалась на земле и подтянула колени к груди, сжимаясь, становясь незаметной.

Дарис что-то говорил, но я не слушала. Кажется, его тон был виноватым, но самих слов мне разобрать не удавалось, да я и не хотела. Он протянул ко мне руку, а я, только увидев это, схватила с земли один из томов и попыталась ударить прежде, чем его пальцы пропустили по моему телу еще одну волну чудовищной дрожи. Дарис отобрал у меня тяжелый предмет, просто выхватил с силой — я не смогла удержать, — и аккуратно положил на пол. Тогда я вскочила, опрокинув вазу, выдернула из нее подаренные им цветы и, не целясь, стала бить букетом по нему — по его рукам, плечам, лицу, груди, а он, продолжая выдерживать удары, весь в пыльце, неотвратимо приближался. Я неосторожно, судорожно втянула воздух, переводя дыхание, и на меня обрушилась волна сладости. Паника схлынула. Смеяться мне не хотелось, но стало легче, будто кто-то распустил узел где-то в груди.