Келлфер вспоминал, как Илиана жарко прижалась к нему. И эти восхитительные синие глаза, впервые не светящиеся болью, не грустные, а торжествующие и полные страстной и счастливой мольбы. Такой она была — настоящая Илиана. Не безвольная кукла, истекающая в руках сына по его желанию. К сожалению, большинство людей на самом деле может управлять своими эмоциями, и потому приказ что-то ощутить не сработал бы только на недоразвитом дурачке. К сожалению, умница Илиана хорошо знала себя и умела контролировать — и потому попала в отвратительную ловушку. Келлфера передернуло. Это не была ревность, скорее острая как клинок ярость — на сына, посмевшего приказать Илиане захотеть отдаться ему, на обстоятельства, которые отняли у девушки что-то настолько важное, на то, что сам Келлфер разглядел Илиану позже, чем Дарис успел связать ей руки.

Они не делили ложе, напомнил себе Келлфер, выходя из тоннеля на большой заросший желтой травой пустырь. Сын любит Илиану. Значит, он не заставит ее.

Самое главное — Дарис подтвердил: он знает о том, что память даже с помощью приказа изменить не получится, а значит постарается впредь не допустить ничего, что сложит у девушки плохое впечатление о нем. Даже хорошо, что Дарис оказался заложником опровержения ее первого впечатления, это хоть как-то сковывало его теперь.

На душе было неспокойно. Келлфер знал, что их нужно оставить одних, чтобы Дарис ничего не понял и со свойственной ему импульсивностью не отдал непоправимого приказа. Страшно было представить, какой яростью и какими последствиями для девушки обернется его юношеская глупость и страсть, если он хотя бы на секунду предположит, что Келлфер и Илиана тянутся друг к другу. Мужчина как во сне шагал по голой красной земле, опять повторяя себе все те же аргументы: пока они вынуждены быть здесь, Дарис не должен ничего знать, а значит, следить за каждым его шагом, препятствовать ему в его стремлении остаться с Илианой наедине — чрезвычайно опасно.

«Я приказываю тебе никогда не общаться с моим отцом». «Я приказываю тебе держаться от него на расстоянии нескольких шагов». «Я приказываю тебе избегать моего отца». «Я приказываю тебе бояться присутствия моего отца». «Я приказываю тебе испытывать омерзение, когда мой отец прикасается к тебе». Что мог придумать Дарис, если бы ревность, умноженная на десятки лет зависти и воспитываемой матерью ненависти, застлала его разум? Это было как идти по острому лезвию.

Они с Илианой даже не успели толком поговорить! Пара быстрых фраз, сказанных шепотом в темноте — как дети, как преступники. Когда Дарис с грохотом затаскивал принесенную им посудину в маленький грот, они укрылись за низким сводом большого тоннеля.

-Я вытащу тебя, я тебя не оставлю, - шепнул ей Келлфер, не отдаваясь желанию снова поцеловать ее полные губы и вместо этого только сжимая маленькие холодные пальчики в своих. - У меня есть идея, как заставить его вернуть клятву.

-Хорошо, - радостно согласилась Илиана, и Келлфер не понял, на что именно она ответила, а девушка тут же расплылась в улыбке и пояснила: - Вытащите и не оставляйте меня.

Сердце грохнуло в груди, тяжело, сладко, больно. Келлфер прижал ее к себе, поцеловал в висок, не в силах ответить. Как юнец он боялся, что голос не послушается, если дать себе волю. Келлфер закопался носом в ее пахнущие медом волосы, а Илиана хихикнула:

-Про идею мне тоже интересно.

-Ночью, - выдавил он из себя. - Когда Дарис уснет. Его нельзя...

Илиана накрыла его губы своей ладонью.

-Я понимаю, не объясняйте, - заговорщицки округлила она глаза. - Вам не о чем волноваться. Я ни словом не обмолвлюсь о нашем поцелуе, и я не брошу Дарису вызов, и постараюсь убедить его делом доказать, что он не причинит мне вреда. Я все запомнила, что вы о нем говорили, не повторяйте, лучше поцелуйте меня еще раз.