Он был высоким, крепким, с волевым подбородком и пронзительным взглядом, который, казалось, проникал прямо в душу, выискивая там слабости и уязвимые места. Его губы часто складывались в снисходительную усмешку, словно он постоянно наблюдал за глупыми детьми, неспособными понять всю сложность мира. Он считал себя образцом мужественности, честности и справедливости – рыцарем в синей форме, защищающим слабых и наказывающим виновных. Правда, его представления о справедливости часто расходились с общепринятыми нормами, а защита слабых чаще всего выражалась в унижении тех, кто, по его мнению, этого заслуживал.

Когда он входил в квартиру, его движения были отточенными, почти театральными. Он вешал свою форменную куртку на вешалку с нарочитой аккуратностью. Каждая деталь его внешнего вида, его манеры говорить, даже его молчание – всё говорило о его непоколебимой уверенности в собственной власти. Он был центром их вселенной, и Варя должна была вращаться вокруг него, подчиняясь его воле и удовлетворяя его потребности. Он был убежден, что она должна быть ему благодарна за то, что он вообще обратил на нее внимание, за то, что позволил ей быть рядом с таким выдающимся человеком, как он. Он спас её от одиночества, от нищеты, как он любил повторять, и теперь она обязана была ему служить верой и правдой.

Варя никогда не осмеливалась спорить с ним напрямую. Не потому, что боялась физической расправы – руку на нее он поднимал лишь однажды, и то спьяну. Гораздо страшнее было его умение уничтожить её морально. Лёгкое пренебрежение, колкий сарказм, обесценивание её труда и чувств – вот его излюбленное оружие. Он знал, как надавить на самые болезненные точки, как заставить её чувствовать себя никчемной, виноватой, полностью зависимой от него.

Он контролировал каждый, даже самый незначительный аспект ее жизни. Зарплату, которую она с трудом зарабатывала, изнурительно убирая офисы , он забирал почти полностью. Он оставлял лишь скудную, унизительную сумму на еду, самые необходимые вещи и проезд, словно милостыню, брошенную нищенке.

"Я лучше знаю, как распорядиться деньгами, – цедил он сквозь зубы, сжимая в руке ее зарплатную карту, – Знаю я вас, баб… шмоточницы! Только и умеете, что тряпки покупать да по салонам шастать. Из-за этого и меркантильными становитесь. Вам лишь бы мужика с толстым кошельком найти, чтобы штаны протирал да ваши прихоти исполнял."

И Варя, опустошенная и подавленная, не смела возразить, не смела перечить его тирании, боясь вызвать вспышку гнева, которая всегда заканчивалась слезами и унижениями. Он решал, когда ей можно увидеться с подругами, если вообще можно, кого она может пригласить в дом, а кого следует избегать. Он читал ее переписки, придирчиво изучал каждое слово, слушал ее телефонные разговоры, требуя подробного отчета о каждом ее шаге, о каждой минуте, проведенной вне его контроля, словно она была преступницей, а он ее надзирателем. Варя чувствовала себя в клетке, лишенной свободы и права на собственную жизнь. Каждый день превращался в пытку, медленно, но верно разрушающую ее изнутри.

Варя старалась не привлекать его внимания, не провоцировать его гнев, но даже малейшая оплошность могла повлечь за собой бурю. Как и в тот вечер.

Ключ в замке щелкнул, но провернулся только на один, слишком знакомый оборот. "Лишь бы не запер изнутри," – промелькнула паническая мысль. Варя сделала глубокий вдох, стараясь унять дрожь, сковавшую её изнутри, и толкнула дверь. Запах затхлого воздуха и табачного дыма ударил в нос. Из гостиной доносился гулкий, монотонный звук телевизора – его вечный спутник.