Он собирался уже идти дальше, но что-то его остановило. Какой-то внутренний голос, слабый и робкий, прошептал: "А вдруг…?"

"Нет, это глупо, – одернул он себя. – Счастье нельзя купить. Это все сказки. Нельзя верить в такие вещи."

Но… почему он вообще об этом думает? Почему это дурацкое объявление так зацепило его? Почему не дает ему покоя? Наверное, просто потому, что он устал. Устал от всего этого… Он устал играть роль успешного банкира, любящего мужа и заботливого отца. Он хотел чего-то другого, чего-то настоящего, чего-то, что наполнит его жизнь смыслом и драйвом. Но он не знал, что это такое и где это искать.

"Что ж, – подумал Андрей, – как говорится, на всякую дурь найдется свой дурак. И, наверное, находятся люди, которые всерьез верят в "счастье в стеклянном шаре." А я… Я просто пойду домой. Меня ждет ужин, телевизор и объятия любимой дочери и жены. Это моя жизнь. И я должен быть ей благодарен."

Но, несмотря на все рациональные доводы, объявление продолжало маячить перед его глазами, словно назойливая муха. Он отмахивался от этой мысли, но она не исчезала. "Счастье в стеклянном шаре…" – словно заноза, засевшая в его мозгу. Он не верил в чудеса, но подсознательно искал способ изменить свою жизнь. И этот абсурдный слоган, этот кричащий кусок розовой бумаги, стал зеркалом, в котором отразилось его собственное отчаяние и тайная, едва теплящаяся надежда. А вдруг…?

Пять утра. За окном еще правила ночь, густая и непроглядная, словно наброшенная на город черная вуаль. Лишь кое-где, словно одинокие маяки, мерцали желтоватые огни фонарей, еле пробиваясь сквозь плотную пелену тумана, окутавшего улицы. Варя уже была на ногах, двигаясь с осторожностью. Сон, как всегда, оказался коротким и рваным, больше напоминал мучительную полудрему, истерзанную кошмарами и тихими, бессильными вздохами.

Варя без единого звука поднялась с продавленного дивана, стараясь не потревожить Сережу, который по-прежнему крепко спал, свернувшись калачиком и занимая большую часть спального места. Она украдкой взглянула на его спящее лицо – в этот момент он казался почти невинным, почти беззащитным.

Девушка накинула свой старый, выцветший халат, купленный еще до замужества, и осторожно вышла из комнаты, стараясь не скрипнуть половицами. Кухня встретила её холодом и запахом сырости. Она чиркнула спичкой и зажгла тусклый свет над плитой.

Быстрыми, отработанными движениями поставила на плиту старенький чайник, покрытый слоем накипи. Пока вода закипала, она достала из жестяной банки, стоявшей на столе, заветную щепотку дешевого чая. Аромат был резким и терпким, но это был её утренний ритуал – глоток крепкого чая из ее любимой красной кружки, ручка которой была в форме кота.

В квартире царила звенящая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем старых часов, словно отсчитывающих последние секунды надежды. Варя бросила мимолетный взгляд на свое отражение в мутном зеркале, висевшем в прихожей. Усталое лицо, темные круги под запавшими глазами, кожа, утратившая всякий румянец – зеркало безжалостно отражало изможденность и безысходность, поселившиеся в ее жизни.

Сделав глубокий вдох, она решительно открыла дверь и шагнула в предрассветную мглу. Холодный, промозглый воздух мгновенно обжег ее лицо, возвращая к суровой реальности. Город спал, укрытый пеленой тумана и зловещей тишины. Лишь редкие машины проносились мимо, оставляя за собой шлейф сырого ветра и заглушая тихий шепот улиц.

Автобус, как всегда, был полупустым в такое время, и Варя заняла место у окна, глядя на проплывающие мимо тусклые огни. Сегодня она ехала убирать частные дома. За окном мелькали силуэты многоэтажек, сменяясь редкими огоньками частного сектора, где дворы уже утопали в предрассветной дымке. В ушах тихо играло радио, заглушая монотонный гул мотора и редкие разговоры других пассажиров. Диктор что-то бодро вещал о предстоящей погоде, но Варя не слушала. Ее взгляд был прикован к отражению в стекле – уставшее лицо, обрамленное темными волосами, и глаза, в которых читалась смесь надежды и смирения.