Мальчики притихли, старались проходить мимо бабушки на цыпочках и побаивались смотреть на её чужое и такое некрасивое лицо, а маленькая Надюша, наоборот, ни на минуту не отходила от бабушки. Она трогала пальчиками закрытый глаз, гладила маленькой ладошкой мокрые от слёз щёки и твердила: «Посмотри на меня, бабуля, ну посмотри, открой глазик!».

Валентина Михайловна гладила здоровой рукой внучку по густым волосам и пыталась что-то сказать, но не могла выговорить ни слова.

– Бабушка, не притворяйся, говори правильно, я не понимаю,– капризничала Надюша и теребила бабушкину руку.

– Уйди, не мешай.– Наталья хотела снять дочь с бабушкиной кровати, но, посмотрев на свекровь, ограничилась тем, что строго сказала:

– Тихо сиди, не приставай, видишь – бабушка болеет.

Надюша притихла на минутку и опять принялась за своё: «Говори, бабулечка, говори, зачем ты молчишь?»

Выздоравливала Валентина Михайловна медленно, даже слишком медленно, надежды на то, что она встанет на ноги, почти не было. Но ведь не зря говорят, что беда не приходит одна, так и случилось.

Семён давно проснулся и лежал, боясь пошевелиться. Нестерпимо болела голова. К слабой боли он уже давно притерпелся, сжился с ней и никогда о ней не говорил. Как хорошо, что сегодня праздник, Седьмое ноября, на работу не идти – сил нет. Наталья тоже не спешила вставать. Их первоклашка и второклашка пойдут на демонстрацию к десяти, костюмчики уже приготовлены с вечера, а завтрак им всегда готовит Гульнара. «Даже жалко, что она уже через два года школу окончит. Четырнадцать лет, а какая самостоятельная девочка, – думала Наталья, наблюдая, как дочь командует братишками, поторапливая их. Даже Ванюшка не просыпался, а он ранняя птичка, обычно уже в шесть часов всех на ночи поставит. Не успела она и порадоваться непредвиденному отдыху, как Ванюшка заворочался и захныкал в своей кроватке. Гульнара метнулась к нему, подхватила на руки: «Беги к маме, она ещё не встала», – подсказала она. Ванюшке не надо было повторять. Прошлёпав босыми ножками через всю комнату, он вскарабкался на кровать, ловко перебрался через Наталью и, оказавшись под одеялом, уютно устроился на подушках между родителями. Через минуту он уже крепко спал.

– Что это с ним сегодня? Опять заснул. – Наталья посмотрела на мужа. Семён не отвечал.

– Сёма, спишь, что ли?

– Голова разламывается, полежу.

– Лежи, лежи, сейчас таблеточку дам, и его перенесу, чтобы не мешал.

– Оставь, пусть спит, – возразил Семён, обнимая сынишку,– и таблетки не надо, так пройдёт.

Резкий требовательный стук в окно заставил обоих вздрогнуть. Так стучат, когда случается беда. Наталья метнулась к двери.

Под окном стоял мужчина без верхней одежды и в ботинках на босу ногу.

– Ты что, Павел? – Наталья сразу узнала деревенского кузнеца Дорожкина, отца многодетного семейства, – Дарья, что ли, рожает?

– Рожает, Наталья Юрьевна, рожает! Это надо же так подгадать, – в праздник, седьмого ноября!

– Ну, и что ты так переполошился? Она и без меня с этим делом прекрасно справляется. Постой-постой, это уже восьмой?

– Обижаете, Наталья Юрьевна, – расплылся в улыбке многодетный отец,– уже восемь, а сегодня девятый будет!

– Заходи в дом, не стой на холоде, я сейчас соберусь и пойдём.

– Полетим, Наталья Юрьевна, вон моя ракета, – он кивнул в сторону мотоцикла, лично собранного из запчастей.

– Я к Дорожкиным ненадолго,– полежи спокойно,– уже с порога бросила Наталья и торопливо вышла за дверь.

Звук двигателя мотоцикла, на котором деревенский кузнец увёз его жену, показался Семёну чрезмерно громким. Он поморщился, потёр виски, отвернулся к стенке и закрыл глаза. Он не заметил, как дети ушли в школу, не видел, как Надюша наливала из чайника воду и давала бабушке пить. Он был уже в другом, не существующем, но знакомом до мелочей, когда-то реальном мире: кровь заливала глаза, густой туман с запахом пороха мешал ему рассмотреть окраину деревни Романовка, погибших товарищей и фашистов, которые его окружали. У него ещё есть автомат, граната и даже это берёзовое полено, непонятно откуда взявшееся. Он будет биться до последней капли крови, колоть ножом, рвать зубами, но живым его не возьмут – не на того напали…