Полина Андреевна выходит в правую дверь, вслед за ней и Маша.

Маша. Мам, я помогу.

Соркин (вслед Полине Андреевне). И салфеток я на столе не заметил – вечно забываешь!

Доренко (подойдя к окну). Ну и погодка!

Медведев. Сейчас ещё поутих ветер, а я когда ехал вдоль берега, волны были метра по полтора, не меньше, и брызги несло до самой дороги.

Соркин. Это вы не имели удовольствия попасть под тропический ливень! Вот там да – дождь несёт горизонтально, да и не дождь, а как из миллиона брандспойтов, пять-десять метров – и ничего не видно, громы, молнии, сущий ад – и страшно, и почему-то весело!

Доренко (покачиваясь на ногах и глядя в окно). Ну, у нас-то весёлого мало. А дождь-то кончается.

Соркин. За Костиной музыкой и грома не услышишь. Дом ходуном ходит.

Доренко. Может, сходить к нему, сказать, чтобы потише?

Соркин. Что ты! Не вздумай! Он и так не в духе.

Медведев. Евгений Сергеевич, у Вас сигаретки не найдётся? Я бы вышел покурить на крылечке. А то в школе нельзя, дома тоже – ребёнок, сами понимаете. У Маши не забалуешь!

Доренко (достаёт и протягивает Медведеву пачку). Возьми. Смотри, чтобы не сдуло тебя.

Медведев (берёт пачку). Ничего, поутих ветер-то. Вот спасибо.

Медведев уходит.

Соркин. Что-то Костя нервный стал, дёрганный какой-то. И в прошлый раз, когда приезжал, а в этот раз особенно. А начнёшь расспрашивать – всё у него отлично. Да фактически так и есть.

Доренко. Сойтись бы ему покрепче с какой-нибудь бабой. Именно чтобы не его лет, а постарше, поядрёнее. И чтобы никакой любви и прочих соплей, а только койка. Вот бы что я ему прописал. Чтобы сил не оставалось тосковать и рефлексировать.

Соркин. Да почём ты знаешь, может у него кто и есть? Он ведь мне говорил, что живёт… ээ-э… вполне взрослой жизнью.

Доренко. Эх, Петя-Петя…

Соркин. Что – «Петя-Петя»?

Доренко. Ничего. Люблю я тебя, старого симулянта. И Костю твоего непутёвого. Да ты тоже непутёвый! Жалко мне вас обоих.

Соркин. Спасибо, Жень, на добром слове. Я ведь тоже считаю тебя другом настоящим. Ясное дело! Да только я-то чем тебе не угодил?

Доренко. А неприспособленные вы к жизни – вот что! И это ещё при том, что не без везения живёте. Вон Костик – по трамвайному билету карьеру сделал. Телеконкурс – тьфу! Таких, как он, там сотни.

Соркин. Ну зачем же так. Он талантливый. (громкая музыка из Костиной комнаты прекращается) Ну вот, и не надо было его просить.

Доренко. Я и говорю, там таких талантливых сотни. Кому как повезёт Или тебе вот повезло – расцвела вдруг, ни с того, ни с его твоя бразильская фирма.

Соркин. Да как же «ни с того»? Педро же объяснил. Он в этом кресле сидел (показывает), а ты в том (показывает). Большая верфь строится, полного цикла производства, вот ему и…

Доренко. Я к тому, что для тебя это было как манна с неба.

Соркин. Это конечно…

Поёживаясь, возвращается и садится Медведев..

Медведев. А бодрит, погодка-то! Евгений Сергеевич, там осталось пара сигареток, я оставлю себе пачку? На вечер?

Доренко (Медведеву). Бери. (Соркину) А понравился мне твой Педро. Ты его почаще приглашай.

Соркин. Теперь уж летом.

Доренко. Наоборот, зимой! Пусть полюбуется. Слепишь ему снежную бабу.

Соркин. А знаешь, он сказал, что русские женщины гораздо симпатичнее бразильских.

Доренко. Подтверждаешь?

Соркин. Дело вкуса. С бразилками как-то проще отношения.

Доренко. Хм-м, гре-хо-водник!

Соркин. Я теоретически.

Медведев. Пётр Николаевич, вот Вы везде были, а какой город Вам больше всего понравился? Верно, Рио-де-Жанейро?

Соркин. (мечтательно). Рио… «Сидаде маравильозо»… Нет! Не Рио! Наверное, из крупных городов мира он самый красивый. Но ей Богу, народишко бы в нём сменить не мешало! Хотя бы на каких-нибудь других бразильцев, из глубинки что ли. А местные – кариока называются – какие-то неизвестно чем избалованные, необязательные, работать никто не хочет, а как бы всё за так получить. Нет, не Рио – Севастополь! Был я там в молодости три раза, и все разы попадал на День Военно-Морского Флота – красотища! Обстановка в городе исключительно приподнятая. Морской парад в заливе, вечером салют невероятной красоты – очень впечатляет. Морячк