– Unus… duo… tres… quattuor… quinque… sex… septem… octo… novem… decem…

После нескольких ударов ноги Вараввы подкосились, и он повис на кольце всем своим весом…

Экзекуция подходила к концу:

– … nonaginta septem… nonaginta octo… nonaginta novem… centum!

Солдат неторопливо подошёл к стене, потряхивая натруженной рукой, повесил на неё бич, затем возвратился к столбу и отвязал от кольца руки Вараввы – его обмякшее тело тотчас упало к основанию столба.

Посчитав своё задание добросовестно выполненным, солдат пошёл прочь от Вараввы, на ходу обернувшись в его сторону и скомандовав на ломаном арамейском:

– Вставай и уходи!

Но Варавва остался недвижим. Увидев это, солдат вернулся, взял стоящее у стены ведро с водой и окатил ею тело Вараввы. Тот застонал и слабо шевельнулся.

В это время во дворе с заискивающей улыбкой на лице робко появился слуга Иосифа – Фома. Он поклонился и обратился к солдату:

– Дозволено ли будет забрать его?

– Мне всё равно, – буркнул в сторону Фомы солдат, уходя со двора.

Фома обернулся, помахал кому-то рукой, и тут же во двор въехала запряженная осликом маленькая повозка, которую вёл под уздцы другой слуга Иосифа. Вдвоём слуги бережно положили Варавву на повозку, и понукаемый ослик увёз его со двора..?

Варавва знал, что это сон. Он видел мальчика Иисуса, с трудом поднимающегося в гору по крутому каменистому склону. Сам Варавва безо всяких усилий как будто плыл в воздухе вслед за Иисусом – немного сбоку и позади него. Внезапно Варавва понял, что выше этой горы ничего нет над миром. Мелкие камушки, осыпавшиеся из-под ног Иисуса, катились вниз совершенно бесшумно. Вдруг Варавва почувствовал дуновение ледяного ветра, зародившегося где-то высоко-высоко. Ветер всё усиливался, его порывы взметали волосы и одежду Иисуса, а иногда даже останавливали его, и Иисус едва ли не падал навзничь. Но всякий раз он удерживался и делал следующий шаг. Чем выше поднимался Иисус, тем более сгущался вокруг него тревожный багровый мрак. И происходило что-то ещё. Что-то очень важное… Наконец,. Варавва понял, что именно – с каждым шагом Иисус взрослел и становился всё более похожим на себя – того Иисуса, которого Варавва видел в последний раз. При этом тело Иисуса становилась всё больше и больше, приобретая нечеловеческие размеры. Варавва поразило лицо Иисуса – в его глазах застыли ужас и страдание, но на губах Варавва заметил зарождающуюся улыбку. Наконец, в почти кромешной тьме стали различимы очертания округлой вершины. Иисус поднимался из последних сил. Его фигура была сгорблена навстречу склону, и иногда он даже опирался о него рукой. Неожиданно Иисус остановился. И тут же стих свирепый ветер, как будто его и не было. Варавва понял, что вершина достигнута, и сладкая радость охватила его душу. Иисус медленно выпрямлялся в поясе, вставая в полный рост – и всё светлее и светлее становилось вокруг. Выпрямившись, Иисус распростёр руки в стороны и закрыл глаза. И Варавва всё понял – Иисус обращался к миру и к Отцу своему. Фигура Иисуса наполнилась ярким благодатным светом. Гора куда-то исчезла, или Варавва перестал её замечать – и остался только Иисус, парящий над Миром. И лицо его было радостно и спокойно.

Варавва проснулся от пронзительного ощущения небывалого счастья. И мгновенно пришла щемящая мысль, что это ощущение уже не повторится никогда. Варавва почувствовал, что его закрытые глаза плачут, и удивился тому, что они ещё способны на это. Он не стыдился своих слёз. Постепенно Варавва успокоился, слёзы прекратились, и лишь тогда он подумал: «Где я?». Открыв глаза, Варавва увидел, что находится в комнате, слабо освящённой огнём крошечного масляного светильника. На широкой лавке, сидя с поникшей головой, прислонившись спиной к стене и тихонечко посапывая, спал Фома. Тут голова Фомы поднялась, веки с усилием попытались раскрыться, и он почти проснулся – но нет, голова опять медленно опустилась на грудь, и он снова впал в дрёму.