Такие слова заумные. Тупому бойцу, с отбитыми ногами и головой от прыжков и рукопашного боя со старослужащими!

За два месяца до дембеля сжег.

Я, до отпуска, перечитал каждое из них, раз по десять, как и сейчас перечитываю переписку в соцсетях. А после отпуска, и ее отказа пытался читать, но они меня бесили своим безразличием и ощущением, что она купается в мужской любви.

Я долго готовился, как к ритуалу. Жег по одному, пачка плохо горела, в старом капонире. Любимое место-старый капонир с двумя березками.

Кругом росли ублюдочные пирамидальные тополя. Тощие, слипшиеся бледненькими веточками вверх, как усохшие у батарей парового отопления, посленовогодние елки.

А здесь, будто кусочек дома.

Ходил сюда грустить, и чтобы побыть, хоть часок в одиночестве.

Тут ритуал сожжения писем бывшей девушки я и провел.

«Прощай письмо любви, прощай…» скулил я, поджигая очередное. И тут же одергивал себя. «Какое, к черту, письмо любви. Покажи, найди!!!».

Потом бумажки разгорелись веселее!

Чем больше становилось пепла и меньше конвертов с ее чернильными автографами, тем легче становилось мне.

Наверное, сейчас их было бы читать так же интересно, как и сохраненные Еленой, но все, что хоть немного напоминало о ней, меня испепеляло. Поэтому я решил превратить в пепел их, чтоб не они меня.

12. Дембель в маю…

10 мая.

Вечером, как всегда, собрались в полковом клубе мои друзья: Николай Саратов – завклубом, Андрей Коршунов (хотя он утверждает, что был тогда в командировке), Коля Морозов, и наши девочки: премилая татарочка и две нежные казачки. Три подружки, ученицы девятого класса – Нелли, Ольга и моя парашютистка- Маргаритка. В руках у девочек, почему-то, много матовых, одуряюще-душистых ландышей, свежих, как наши девчушечки. Наверное, мы проредили клумбу у клуба.

Я пришел в фуражке и парадке.

Марго озадаченная:

– Что, ты, такой красивый и задумчивый?.. В фуражке…

– Завтра домой еду! Дембель. Придёшь провожать?..

Улыбка, с её, ослепительно- прекрасного, лица стекает вязкой тенью, из серых глаз Маргуши бегут слезы. Я обнимаю ее, грустную, опешившую от моего безмерного счастья и её неожиданного отчаянья, и тащу целовать в комнату киномеханика…

Наверное поэтому не успел написать самому себе письмо из СА. Хотя давно задумал, и всё откладывал, этот странный ход, но щемяще- печальная, хотя и выжимающая из себя, улыбку на объектив фотоаппарата, Ритуля и друзья, в этот вечер, оказались важнее!

Вот оно послание из прошлого, из СА.

Тогда так не смог бы написать. Да и чтобы было в том письме.

Привет мне от меня же из армии?

Вот же оно!

Гитара в моих руках:

– Уезжают в родные края…

Рита просила меня не напиваться в паровозе (конечно же, найився-напывся с какими-то дембелями из Москвы).

Теперь право на роман в письмах, на целых пять лет (может, даже, больше), перешло от Бусовой к Ритуське Одинцовой…

12 мая.

Я демобилизовался из СА.

На следующий же день, абсолютно случайно, (ехал в институт подавать документы, в июне начинались приемные экзамены) встретил Л. Она предложила, если я интересуюсь ею, то звонить, заходить. Но я не сделал ни того, ни другого.

Ленка писала мне в армию, бессмысленно-мудреными словами:– Не надо инициировать чувства! —

Ну, а как их не «инициировать», если они сами, откуда-то, инициируются и аккумулируются, и переливаются через край!

Я был, так весело «отпиночен», год назад, и приехал из «армейки», как персонаж «пиндосовского» фильма, «тупой – еще тупее».

А с казАчками никогда глобальных тем не прокачивали. Гуляли и целовались, а с Ритулькой еще и разом «звалювалися з литака»…

Поэтому интересоваться и общаться с Л. на одном языке, я вряд ли смог бы, да и просто не хотел. Воспоминания о ней, вызывали во мне приступ дурноты и озлобления. Я понял, что мы сильно разные. Разнопланетные.