– Неужели ты, сделала это?

– Конечно, не вслух, а про себя, в уме, в душе.

– Ну, тем более, если секретов нет, читай, я тоже хочу повспоминать вместе с тобой. Кстати, включай громче радио, не беспокойся, мне не помешает, наоборот. Классный канал ты нашла.

– Классический, я бы даже сказала. Классика джаза и рока.

Лиза вернулась к столу и стала перебирать начатые и незаконченные исписанные листки; набралась уже приличная кипа. На некоторых было выведено только: «Здравствуй, дорогая Оленька», на других текст обрывался на нескольких строчках после приветствия, содержание третьих не совсем подходило для чтения Гошке. Наконец, она остановилась на одном листочке, взяла его, вернулась в спальню и стала читать. «Ну вот, слушай, – сказала Лиза, вернувшись в спальню. – Но, ей богу, не знаю, будет ли тебе интересно».

Письмо. – Ты помнишь, мое прозвище, придуманное твоим дядькой – Рыжая Лиса из-за цвета волос и узких глаз? А потом несколько лет подряд я красила волосы в черный цвет. И не только волосы, а и свитера, блузки, юбки. Сейчас я уже достаточно старая, чтобы носить нечто оптимистическое в светлых тонах. В свое время меня удивляли американские и французские бабульки – туристки. Одетые в розовые, голубые, желтые кофточки и узкие брючки на тонких подагрических ножках, они разгуливали по сумеречным улицам Москвы как стайка цыплят или колония фламинго. Кстати, часто название фламенко ведут от своеобразного «танца» этих причудливых птиц. Нет, нет, я так не думаю. Этимологически слово скорее относится к глаголу «flam ear» (фланёра) – пламенеть, искриться, имея в виду тот огонь, который горел в кузницах андалузских цыган. Наковальни пылали огненным жаром, который отражался на небритых лицах кузнецов, а молоты, ударяя по железу, готовому превратиться в подкову, отбивали такт за тактом, превращая эти удары в музыкальный ритм. Первые цыгане здесь, на Пиренейском полуострове, появились еще в XV веке. Спасаясь от войск Тамерлана, они прибыли из Индии, сохранив свою кастовую религию огнепоклонников-.

– Ну, убеждаешься, что я пишу, бог знает что, о вещах совсем неинтересных Племяшке? – Спросила Лиза, оторвавшись от чтения. – Поэтому и не отправляю. Напишу бред ночной, брошу, начинаю снова…

– Нет, нет, Рыжая моя, девочке нашей все интересно. Она тебя очень любила. Давай дальше. Мне-то точно все интересно.

– Ну ладно, только ты не пересиливай себя, захочешь спать – засыпай под мое бормотанье.

Лиза просмотрела несколько листков, взяла еще один и продолжала читать.

Письмо. – Мы часто вспоминаем нашу московскую жизнь, несытую, но замечательную. Мы вместе, ты, Гий, твоя бабушка Зина, ну и я. Помнишь, как мы с тобой изобретали блюда, имея всего – на всего, пшено, немного кураги и пачку творога? Какие запеканки нам удавалось сделать! Гошка и до сих пор их вспоминает, и говорит, что ни в одном ресторане мира ничего вкуснее не ел. Впрочем, он остался консерватором, и не только в еде. Недаром ты его как-то назвала «одновалентным»: одни и те же любимые блюда, картошка с селедкой и макароны с сыром; одни и те же книги, которые перечитывает по нескольку раз, один и тот же покрой пиджака, всегда та же самая, давно выбранная марка джинс, ну и так далее.

Гошка слушал, и улыбка не сходила с его лица.

– Точно, она меня прозвала «одновалентным», помню. Ничего не понимала в химии, а про валентность ей нравилось рассуждать, – прошипел он, закрыл глаза и попросил читать еще.

Письмо (продолжение). – А еще, помнишь, мы вместе мотались по московским и областным музеям, к знаменитым в прошлом монастырям и соборам. Частенько выезжали всей нашей компанией на велосипедах. Гий тогда занимался велосипедным спортом, и нас хотел приобщить к этому. Кстати, спустя годы, мне очень помог приобретенный навык: во многих европейских городках, где приходилось жить, велосипед становился для меня основным средством передвижения.