Странное дело: что батюшка, что позже братья всегда твердили, что им, Соболевым, нужно держаться вместе. Что друзей у них нет и что мир за пределами этого дома крайне враждебен. И, право, для таких суждений были причины, но… сейчас Саша как никогда чувствовала себя одинокой в собственной семье. Вынужденной почему-то обороняться — без конца обороняться и врать. Наваждение ли то, но даже двое этих полицейских, о которых она ничего не знала, кроме имен, казались ей сейчас большими защитниками, чем члены семьи. Чем даже братья.

Нет, Саша ничуть не жалела, что послушалась Лидию Гавриловну, доверилась ей и господину Кошкину. Отчасти еще и потому не жалела, что хотела совершить этот маленький бунт. Пусть и знала в глубине души, что в какой-то момент о сделанном пожалеет…

Послышались шаги на лестнице — вальяжные, тяжелые, неторопливые. Так всегда шла Юлия, если вообще шла, а не вызывала к себе, что делала гораздо чаще. Если не посылает за Сашей горничную, а идет сама, стало быть, не хочет, чтобы о разговоре знала прислуга…

Саша разволновалась еще больше. Зная властный, скандальный характер невестки, зная свою чувствительность, уже догадывалась, что будет сегодня плакать. Молилась хотя бы о том, чтобы расплакаться после, как Юлия уйдет, — а не при ней.

Но расплакаться придется точно.

— Ну так что? — громко и властно, прямо с порога начала Юлия. — Что ты ему рассказала, дорогая сестрица? Выкладывай немедля!

Саше даже за оконную раму пришлось удержаться руками, чтобы стоять ровно и уверенно. Повернулась к невестке она медленно и, хоть сердце стучало, кажется, в ушах, пыталась казаться храброй.

— Кириллу Андреевичу? Что я могла ему сказать? Лишь отдала тетради матушки, как он и просил, — вот и все.

Саша накрепко сцепила руки в замок, чтобы не так видно было, как они трясутся. Но Юлию, конечно, не проведешь. Она прищурилась, ловя ее на лжи:

— А почему ж на тебе лица нет? — И голос невестки медленно, но верно стал переходить на мерзкий отвратительный крик: — Ты опять несла чушь, будто твою мать убил не этот выродок?!

— Не называй его так… — Голос Саши все же дрогнул. — И нет, ничего такого я не говорила, Денис ведь запретил…

— Врешь! — перебила Юлия, и лицо ее начало покрываться красными пятнами. — Ух, как же ты мне надоела! Что ты, что матушка твоя. Нахлебницы! Привыкли за чужой счет жить!

Юлия кричала, а ее лицо было теперь красным настолько, что в какой-то момент Саша испугалась, будто ту хватит удар. И вдруг она словно увидела все со стороны — и себя, и невестку, и всю эту отвратительную сцену. И с удивлением обнаружила, что держится куда лучше Юлии — что невестка вот-вот свалится с приступом, а Саша… Саша даже чуть улыбнулась. Потому что нынче, в этом разговоре, услышала самое страшное, что думала когда-нибудь услышать, что вообще могла вообразить, и — ничего не произошло. Небеса не разверзлись, а она сама не провалилась в геенну огненную. Ведь слова — это только слова.

«Слова — ветер», — что-то такое говорила баббе-Бейла.

А Юлия, то ли прокричавши, то ли сама устыдившись того, что произнесла вслух, вдруг замолчала. Все еще тяжело дыша, ступая тяжело и грузно, подошла к столу, налила себе из графина. Выпила воду жадно и залпом. Пока она пила, Саша, чувствуя себя почему-то на удивление спокойной, запросто произнесла:

— Я родилась и выросла в этом доме, Юлия. Но ты права, нынче ты здесь хозяйка. А я могу собраться и уйти сию же секунду — если Денис этого захочет. А он едва ли захочет, уж поверь.

— Да, радуйся, Денис тебя любит, — зло выплюнула невестка. — Не то б давно уже работать пошла, бездельница неблагодарная. Брат любит тебя, а ты ни его не ценишь, ни покойную мать не чтишь! Подумать только, этот выродок замучил, убил твою собственную мать, а ты хлопочешь за него! Надеешься, что он в благодарность опосля тебя порадует?! Наивная старая дура!