– Знаете, Акулина Степановна, ведь вы по своей красоте даже французинкам можете нос утереть.

– Ну уж… Что уж… Куда мне! Я и в дамы-то недавно вышла.

– Хоть и недавно, а в самую центру попали. Ай да дяденька! Вот они, старики-то! Ловко умеют откапывать. Скажите, Акулина Степановна, где он вас откопал?

– Да я уж с год у них жила, а только они меня не замечали.

– Ах, старый человек! Да разве можно такой пронзительный кусок не заметить! Вы изволили у них в услужении жить?

– Да, в услужении… А потом они меня в ключницы взяли, и вот теперь я около них.

– Стало быть, ключницей ему приходитесь?

– Да, ключницей.

– Дяде ключницей… Ну а мне-то вы кто же приходитесь? Ежели дяде ключницей, то племяннику тетенькой…

не родной, а все-таки тетенькой. Выпьемте, тетенька, Акулина Степановна!

– Нет, уж увольте… Нельзя мне хмельного потреблять. Я боюсь Трифона Иваныча… Они ладили скоро вернуться.

– С племянником-то выпить нельзя? С племянником-то можно.

– Нет, уж и с племянником увольте… Боюсь я их… Они заругаются. Вот кабы с ними, кабы они сами пожелали, то дело другое, потому я им потрафляю.

– Ну, не волензи, так как хотите! Тогда я один. Здоровье дяденьки Трифона Иваныча, так как они успели найти такую распрекрасную красоту!

Куролесов выпил и еще более охмелел. Акулина уж тяготилась им, но он не уходил.

– Странное дело, отчего я раньше не мог вас заметить! – говорил он пьяным голосом, покачиваясь на стуле. – Я ведь ходил сюда к нему. Хоть редко, но ходил. Странно. А у меня глаз зорок… Ох как зорок!

– В ненастоящем теле жила, оттого и не заметили, – отвечала Акулина. – А вот теперь, когда я в белом теле…

В это время в прихожей раздался звонок.

– Это, должно быть, они… Трифон Иваныч… – проговорила Акулина, несколько смутившись.

В дверях в столовую действительно показался Трифон Иванович.

– Дяденьке Трифону Иванычу особенное! – воскликнул Николай Куролесов, завидя входящего в столовую Трифон Ивановича, и вскочил из-за стола с такою стремительностью, что даже уронил на пол рюмку. – Поздравляю вас с праздником, Рождеством Христовым и желаю вам всего хорошего! – приблизился он к дяде. – Позвольте обнять вас и запечатлеть горячий поцелуй. Что вы, дяденька, щеку-то мне подставляете в сей день священный! Небось, кабы Акулина Степановна подошла, так губы бы подставили.

Трифон Иванович был совсем в замешательстве и первое время не двигался даже с места, а только спросил племянника:

– Ты чего же это тут? Ты что делаешь?

– Как что? Я с визитом… Родной племянник явился в священный день поздравить своего дядю с праздником, а вы спрашиваете, что я здесь делаю! Вот дядинские-то чувства! Нет, дяденька, я не в вас. Я вот сейчас с Акулиной Степановной проводил время в приятных разговорах и пил за ваше здоровье.

– Нечего тут и Акулине Степановне было делать. Ейное место в своей комнате. А твое дело прийти, не застать дома и уйти – вот твоя амбразура.

– Вот так раз! Вот так мерси с бонжуром! – воскликнул Куролесов. – Я со скоропалительностью всех чувств к дяде, а мне, изволите ли видеть, такой ультиматум! Акулина Степановна, слышите?

Куролесов обернулся к Акулине. Та встала из-за стола и уходила из столовой.

– Акулина Степановна! Куда же вы? Позвольте… Дяденьку нечего слушать… Это они сгоряча, – остановил Акулину Куролесов.

– Какое сгоряча! Я уж вижу их… Ведь они обидчики.

– Иди, иди с богом. Нечего тебе тут… – кивал ей Трифон Иванович.

Акулина слезливо заморгала глазами и вышла из комнаты.

– Дяденька Трифон Иваныч, позвольте… За что же вы вампира-то с женским полом разыгрываете! Эдакая, можно сказать, чудесная дама, эдакая краля, такой розан в соку, и вдруг…