– Если бы тебя это не волновало, то сейчас ты бы спокойно спала, читала или слушала музыку, а не долбила раздраженно пальцем по экрану и не срывала на мне свою злость, – выпалил Антон.

Аня ухмыльнулась:

– Жалеешь, что поехал? – она посмотрела с вызовом. – Впрочем, я тебя с собой силой не тащила. Проводил – спасибо! Ты всегда можешь отправиться в другую сторону или… обратно. Знаем мы таких спасителей.

– Я бы сделал это еще на автовокзале, если бы сам не был причиной твоего побега, – вздохнул Антон. Он, конечно, кривил душой. Во-первых, потому что прекрасно знал, что причиной не был, а во-вторых – потому что убежал не за Аней, а вместе с ней.

– Не очень-то задирай нос и не переоценивай собственную значимость. Ты всего лишь ускорил мой отъезд, потому что вовремя попался мне на пути, – выпалила Аня.

Антон почесал подбородок, потрогал губы. Будто тело подавало сигнал закрыть рот, ничего не отвечать, но слова сами вырвались наружу:

– Не надо храбриться, Аня. Это со стороны выглядит глупо…

– Что?! – она опешила.

– Мне мама всегда говорила в детстве, что переживать, страдать и даже плакать в переломные периоды – нормально. По крайней мере, это нормально, если на этом все не заканчивается. Плачь, но не переставай бороться. Ведь это всего лишь эмоции… А ты излишне храбришься. Я же понимаю, что любовь и воспоминания на помойку не выкинешь.

Аня вздохнула. Антон понимал, что ей очень хочется держать марку. Особенно перед почти посторонним для нее человеком, перед ним. А может, и перед самой собой. Все нипочем. Нет никакого дела. Уехала и уехала. Прошла любовь и прошла. Все равно. Он бы и сам на ее месте вел себя так же. При этом уходя в открытую агрессию, хамство. Он и уходил. Недавно. Когда умерла мама. А внутри себя винил всех и вся. Если бы обратили внимание. Если бы вовремя заметили. Если бы спросили, то мама была бы жива. Это все вы. Вы одни во всем виноваты. Антон сжимал кулаки, огрызался и желал всем сочувствующим того же, что пережила мама в последний год своей жизни. Чтобы и их так же и они тоже. Пока его за рукав не тронул дед и не произнес:

– Не надо храбриться, Антон. Это со стороны выглядит глупо. Поплачь, легче будет.

Вот и Аня, наверное, винит всех. Почему никто не замечал, не спрашивал, не предлагал помощь. Ведь если бы кто-нибудь подошел и спросил, то она бы рассказала, доверилась. А так нет. Незачем. Ведь никому не интересно.

– Прости, – неожиданно сказала она еле слышно и положила свою ладошку поверх его лежащей на колене ладони. – Я знаю, что невыносима.

И добавила, как бы подтверждая его мысли:

– Но я злюсь не на тебя. Ты ни при чем. Понимаешь, вот они все ходили вокруг и как бы принимали мои правила игры. Никто же не спрашивал: хорошо тебе, счастлива ли ты? Я улыбалась, и все с облегчением выдыхали. Не просила помощи, все радовались. Не пила таблетки, не кидала вещи, не устраивала истерики, и когда случайно уже от бессилия вдруг раздражалась, то сразу слышала: тебе-то что не живется? У тебя же все хорошо, все благополучно. Но ведь это я облегчила им работу, делая вид, что у меня все хорошо, – Анин голос стал похож на хрип.

Антон обнял ее за плечи. Притянул. Она уронила свою белокурую голову ему на плечо и дрожащими пальцами принялась размазывать слезы.

– Что за сырость? – между их ног кто-то закопошился, завозился.

– Юля, – озадаченно протянул Антон. – Как ты умудряешься пролазить под сидениями?

– Да я легко. Никто и не замечает. Только… – она посмотрела на свои красные коленки и насупилась, – ноги болят и грязно.

– Вот и не лазай там, – неожиданно улыбнулась Аня. – Возьми салфетки. – Она протянула Юле упаковку влажной туалетной бумаги, лежавшей в кармане спинки сидения. Украдкой вытащив пару салфеток и для себя. – Чумазая какая. – И они с Антоном захихикали, глядя на насупившуюся мордочку девочки. – Со всем автобусом перезнакомилась. Егоза.