– Здравствуй, непорочное дитя! – иронически усмехнулась Вомб.

– Приветик, сукин сынок! – развязно проронил Лапец.

– Здравствуй, малыш! – с явным сочувствием тихо поприветствовала ребёнка пунцовая Элеонора.

– Здравствуй, Володя! – как можно мягче поздоровался с мальчиком я.

Мальчик стеснялся наготы, испуганно хлопая густыми ресницами и вот-вот готовясь зареветь. Я вдруг догадался, что он не понимает наших слов, просто чувствует, что с ним здороваются.

– Прошу не волноваться, – неумело улыбнулась Хенда, словно отвечая на мой мысленный вопрос, – мушка-переводчик с него уже снята. Сейчас поставим ему на попку матрицу-антеннку и выбросим бывшего Пьянчужку в мир.

При полном молчании присутствующих Хенда подвела мальчика к застеленной несвежей простыней кушетке и жестом предложила ему лечь лицом вниз. Непроизвольно стараясь скрыть от наших взоров съёжившийся ребячий пестик, мальчик распластался на простыне. Хенда извлекла из сейфа шкатулку, достала оттуда коробочку, а из коробочки вынула печать не то что старинной, а просто стародревней работы и, подойдя к безучастно ожидавшему странной процедуры ребёнку, привычно и ловко оттиснула на его левой ягодице маленький чёрный штампик.

Глава 13

Пол поехал у меня из-под ног и, если бы не карлик, вовремя обвивший мою талию омерзительным щупальцем, неизвестно, удалось бы мне сохранить равновесие.

– То-то, Лохмач! – просверливая меня снизу вверх поросячьими глазками, прогнусавил Лапец.

Хенда легонько шлёпнула Володю по розовой попке, предлагая ему подняться, и когда мальчик сполз с кушетки, торопливо увела его за обитую кожзаменителем дверь. Вскоре она возвратилась и вперила в меня взгляд давно потухших, равнодушных глаз.

– Сообщаю специально для новенького, – сухо сказала Хенда. – Владимир Тишков был взят к нам в возрасте тридцати пяти лет. – Вот так, Лохмач! – Она отвела взгляд, вернулась к столу, уселась и вновь схватилась за свой чёртов карандаш.

Мне почудилось, что Хенда поигрывает не маленьким деревянным цилиндриком, а длиннющим и остро наточенным кинжалом. В самом деле, лучше бы меня прирезали, только бы не делали того, что сделали с несчастным Володенькой! Кто позволил им распоряжаться его судьбой, кто дал им право стереть пусть некрасивую и неправедную, но принадлежащую единственно ему его собственную жизнь? Владимир Тишков имел патологические сексуальные наклонности, многие годы он беспробудно пьянствовал, наконец, он завербовался к ядерным террористам – дёртикам, а значит, его, так сказать, послужной жизненный список, частично оглашённый Элеонорой, наверняка содержал ещё массу грехов, грешков и грешочков. И всё же он был человеком, хотя и плохим. А вот четверо представителей Мира Определителя, лицемерно заботящиеся об исправлении чужой жизни и судьбы, показались мне в эту минуту настоящими людоедами…

Мать моя королева-девственница, да что же я так переживаю за Владимира Тишкова! Меня самого ожидает подобная участь, а я пока не только не вижу способа выпрыгнуть из страдательного залога, но и не могу достойно вести себя, будучи поставленным в неудобную залоговую форму. Хотя, нет: достойно вести себя, находясь в страдательном залоге, – это нонсенс, «котятки вы мои непотопляемые», как говаривал уголовник Евгений Кэбин. Потому что если вас поставили в страдательный залог, то, во-первых, вы не можете достойно вести себя по определению; а, во-вторых, не вы ведёте себя, а вас ведут. Если человек пребывает в страдательном залоге и не сопротивляется, он перестаёт быть человеком. Как «спиттлер», из которого никогда не стреляют и который тем самым перестаёт быть оружием. Кстати, почему у меня не отобрали оружие? Почему вообще не прошмонали как следует? Похоже, вот тут тебе, дурашка, и нужно искать кончик спа