– Таня-то хоть в платье была? – сквозь смех спросил Молчун.

– Таня была в платье. Она была в приличном зелёном трикотажном платье с тёмно-зелёными розами, в котором почти не было видно живота. В сапожках, в салатовой куртке. Ну, в общем, приличная девушка. С таким чёрным каре, уложенным, как у Мирей Матье. Ну а когда меня увидела тёща… А она такая была – очень крупная. И она: «Дааа, зятёк…», постукивая букетом по другой руке. Ну а чего делать? Она: «Ну ладно, стой». И я смотрю – она всё время то за портьеру меня затолкнёт, то сама загородит, чтоб никто не видел. Потом зашли, а там уже быстро – мы без церемониала. Регистраторша тоже удивилась, ничего не сказала, улыбнулась, мы поставили подписи, вышли… А! А таксист заглох. А когда мы выходили, он завёлся. И он говорит: «Ну что, обратно?!» – Тёща сначала сделала шаг, и тут ей Таня вцепляется куда-то: «Мама, нет! Только не это!» – И вот так я женился. Женился, мы у тёщи попили чая и поехали жить к нам. Через три месяца совершенно обычной жизни… Хотя Таня впоследствии говорила, что ей… Что её моя мама притесняла, унижала и так далее и тому подобное, но я думаю, что это всё вранье, потому что… Ну ей просто было неловко жить у незнакомых людей. И любые женщины, конечно, как-то притираются друг к другу… В общем, через три месяца она родила дочь, Лену. У меня как раз заканчивался срок этих исправработ. Я благополучно его отбыл, потому что фарцевал шмотками и даже умудрился перебраться в свободное от работы время на Рижский рынок. И заработки были – сами понимаете…

– А чего вы там делали? – опять спросил Молчун.

– Тоже шмотками фарцевал. И тут у меня наступает конец срока. Я прихожу в 11-е, по-моему, отделение милиции, которое рядом с пожарной частью на Улице 1905-го. Почему-то я там находился под надзором. Мне инспектор говорит: «Ну чего, всё что ли, думаешь? Да нет, не всё! Ты вот тогда прогулял, тогда прогулял, тогда прогулял». А я думаю: «Когда прогулял?» – У меня и так поджилки трясутся. Он: «Не, так не пойдет. Поедешь ты у меня отбывать срок». Я: «Дяденька, у меня ребёнок родился, я вот женился». Он: «Так. Несёшь три поллитры, тогда вопрос решим». Он думал, что я в магазине достану… Я бегом к своему школьному товарищу, Серёже Козлову, падаю в ноги – знаю, что у него отец гонит самогон, причём офигительный. Я говорю: «Серёга, пусть тебя растерзают, но мне надо!» – ну и объясняю. Он мне даёт банку – трёхлитровую – самогона, завернутую в газету. Я её в авоську, бегу туда и говорю: «Вот, водки нет, но вот». Он понюхал: «Ну ладно. Иди».

– А что, водку не продавали?

– А уже был «сухой закон». В общем, было не достать. И в этот момент, как раз то ли до этого, то ли сразу после, я во дворе своём знакомлюсь с мужиком по имени Санёк – маленьким таким, но с усами. Он был водителем троллейбуса, поэтому у него была своя комната на первом этаже в коммуналке в доме напротив. А это ж свободная хата!

Довганик многозначительно улыбнулся, отпил воды и продолжил.

– И несмотря на то, что у меня жена дома… Но она же дома! Она что должна? Она должна пелёнки гладить, стирать. А я чего? Нельзя же всё время дома сидеть – я с дружками к Саньку. А ему хорошо, потому что мы же при бабках. И, соответственно – алкоголь, троллейбусные шлюхи, прям троллейбусные такие. Как бы их описать? С яркими губами, с пышными формами, в рваных колготках. Жуткие! Я, правда, к ним не имел никакого отношения, но тем не менее. В общем, была блатхата![22] В одной комнате живёт Санёк, в другой – Вадик Озанянц, с которым я сошёлся и который оказался – и как потом он сказал, и как до меня слухи дошли – то ли «вором в законе»