Незамысловатый детский сюжет давным-давно стерся из памяти. Однако не стерлось яркое-яркое синее море, белые коробочки домов с синими – под цвет морю – ставнями, каменистый пейзаж, кое-где украшенный яркими кляксами бугенвиллий15 синее-синее небо, в которое, казалось, вливалось Эгейское море. Синева и покой – вот с чем ассоциировались у нее острова. В самих названиях их: Парос, Наксос, Сирос, Андипарос – скрывалось обещание нездешней, далекой умиротворенности и мудрости. Если где-то они и есть, то, должно быть, там, где кончается земля и начинается море. Насколько видит глаз – одно только море, Гомеровское, античное и вечно юное.
«Бессонница, Гомер, тугие паруса.
Я список кораблей прочел до половины.
Тот дивный выводок, тот поезд журавлиный,
Что нал Элладою когда-то поднялся»…
Она была почти уверена, что несчастный Мандельштам в душе грезил о тех же островах. Почти – потому что она никогда и ни в чем не была уверена до конца, нерешительность была ее врожденным пороком, и она сама знала это про себя. Например, самой ей, в отличие от Мандельштама, никто не мешал сесть на самолет и уже через каких-то три-четыре часа увидеть каменистые острова, похожие на розовые жемчужины в обрамлении ослепительного аквамарина. Она много путешествовала, в том числе объездив и почти все любимое ею Средиземноморье, но Грецию старательно избегала. Причина была до смешного банальна: она боялась разрушить ту придуманную ей для себя волшебную сказку, что так будоражила ее воображение, что помогала просыпаться по утрам, идти на работу и даже работать, не выделяясь на общем оживленном офисном фоне. Но когда-нибудь настанет день, и она встретит перламутрово-розовый рассвет и увидит, как только что проснувшееся солнце встает над светлеющим Эгейским морем, прошивая его золотыми нитями лучей, и при этом между вами – никого. Так думалось ей. Листая журналы и натыкаясь на рекламу туров в Грецию, она торопливо переворачивала страницу. Она не позвонит им. Она боялась разочарования. Она оттягивала эту встречу, как оттягивают встречу с человеком, встреченным на сайте знакомств или форуме по интересам. Все же понимают, что пошлый дурак, который, только пожелай, будет ждать тебя в указанном месте с модными в новом сезоне зелеными гвоздиками в руке, будет совсем не тот умница и красавец-мужчина, которого вы нарисовали в своем воображении. Как можно подвергать хрупкую мечту такому опасному испытанию! Если она разлетится вдребезги, что будет поддерживать ее в пасмурной череде будней? Что если чудесные острова на поверку окажутся нагромождением тяжелых пыльных камней, поросших колючками и обжитых преимущественно звонкими кузнечиками и молчаливыми серо-зелеными, будто замшелыми, гекконами, не по какому-то неведомому ей недосмотру, а просто потому, что больше эти камни никому не интересны. «И все же когда-нибудь я решусь, – говорила она себе. – В один прекрасный день я улечу туда, поселюсь в маленьком белом доме с синими ставнями, из которого будет видно море и соседние розовые острова. Я заведу себе собаку, и по утрам и вечерам мы будем выходить с ней на берег, встречать и провожать солнце и радоваться каждому новому дню, как празднику…»
При всей критичности подхода к действительности, политика была ей чужда. Она не была бойцом, к собственному своему стыду. Наверное, в силу все той же врожденной нерешительности. Даже в самых очевидных для других людей ситуациях ей казалось невозможным ответить на сакраментальные русские вопросы «Что делать? И кто виноват?» Гипертрофированная способность смотреть на вещи с различных позиций лишала ее возможности сформулировать окончательное личное мнение. Чем больше она думала о проблеме или ситуации, тем туманнее она ей представлялась, принятие же осмысленного решения становилось уже просто невозможным. Так бывает, когда повторяешь какое-то слово много раз подряд и вдруг замечаешь, что звучит оно абсурдно, а смысл его полностью утерян.