Санька и Вовка, обогнув плац, подошли к столовой. По бетонным ступенькам крыльца, сомкнув за спиной руки, медленно выхаживал узкоглазый прапорщик.

– Эй, чего опаздываем? – блеснул он в сторону ребят чистыми ровными зубами.

– Вещи охраняли, – грубо ответил Санька, избрав такой тон, которым обычно разговаривают с ровней. Да пошёл он, – этот прапорюга!

Но тот будто не заметил ничего. Хотя тон наверняка определил. Просто повернулся к ребятам спиной, бросив через плечо:

– Быстрее!

В столовой ужасный кавардак! В течение последних двух часов через обеденный зал прошли сотни человек. Раздатка в нескольких местах залита супом, киселём. Столы и лавки беспорядочно сдвинуты, перекошены. На скользком от жира полу в разных местах зала валяются куски «черняги». Повара и раздатчики пищи объединёнными усилиями пытаются навести порядок. По ту сторону раздатки гремят пустыми кастрюлями, ложками, кружками; таскают посуду в мойку, пытаются мыть полы. К залу пока не приступали, потому что там ещё обедают несколько десятков человек.

– Скорее можете, а? – шипел на них длинный, тоже узкоглазый, повар. В словах его сквозил явный акцент, присущий народам, пользующимся тюркскими языками. – Вам чего, эй? – покосился он на решительно приблизившихся к стойке Саньку и Вовку.

– Дай чего-нибудь поесть, – спокойно спросил Вовка.

– Что дам тебе? Не видишь, убираем?! – выходя из себя, оскалившись, гаркнул повар.

– Второго дай! – нашёлся Санька, почти скомандовав на чистом киргизском.

У повара от удивления даже глаза шире открылись. Он покорно зашарил взглядом по большим, уже сдвинутым в кучу кастрюлям. Через минуту поставил на раздатку прямо перед Санькой и Вовкой две полные тарелки варёной капусты.

Санька, взглянув на такую пищу, слегка поморщился, тщетно перебирая в памяти скудный словарный запас из выученных им в части киргизских слов. Хотел выразить недовольство, но так и не смог.

Повар, перехватив его взгляд, молча дёрнулся и пошагал через весь зал к бывшей когда-то белой, но теперь замызганной жирными пятнами двери в хлеборезку.

Санька и Вовка в это время, взяв тарелки, уселись за крайний к раздатке стол. Достали ложки, которые всегда хранились во внутренних карманах, у сердец, рядом с документами.

– Лучше хоть что-то, чем ничего, – обречённо изрёк Санька, набирая ложкой отвратительную на вид массу.

– Хлеба бы, – проделывая то же самое, посетовал Вовка.

Только сейчас заметили, что в столовой не видно даже «черняги», хотя хлеб всегда ставился в конце раздатки и солдаты могли брать его вольно, сколько хочешь.

А ещё увидели, как через зал к ним идёт высокий повар-киргиз и держит в руках две кружки, на которых сверху лежит по широкому куску белого хлеба.

– Кажется, к нам, – предположил Вовка. – Когда ты успел… на ихнем?

– Да я так, знаю некоторые слова. О чем они говорят, почти всё понимаю. Был у меня в батарее дружок добрый – Чоодаев Ишенбай Саганбекович.

– Как ты только их запоминаешь?

Санька довольно улыбнулся.

Повар уже подошёл, поставил полные горячего чая кружки и хлеб прямо перед товарищами. Скороговоркой выпалил:

– Нету, больше ничего нету! – И резко развернувшись, отправился по своим делам.

– Рахмат! – бросил ему вслед Санька. Повар на ходу обернулся, махнул рукой. Лёгкое недоумение вновь скользнуло в его азиатских, раскосых глазах. – Ну вот, – продолжил Санька, обращаясь к Вовке, – пообедаем хоть немного. Больше не придётся.

– Это почему?

– Дык улетим!

– Ну-ну. А если нет?

– Всё равно не придётся. Эту парашу, – он кивнул на тарелки с варёной капустой, – я есть не намерен. А белого хлеба и чая нам никто больше не даст. Этот повар уже через полчаса выяснит, что я совсем не их земляк. Ну и сам понимаешь. Они только своих поджаливают.