Френсис Дрэйк весь день напролет отыскивает лед, годный для снабжения корабля водой. Вчера он сложил на льдине кучу камней, в которую его товарищи хотели воткнуть флаг – а потом сфотографировать его – с надписью: «Самая южная точка мистера Дрэйка»»[17].

Планировалось, что 25 января двенадцать человек с восемью пони и двумя собачьими упряжками выйдут в южном направлении, чтобы заложить на Барьере склады для идущих к полюсу. Скотт считал, что залив между нами и мысом Хат покроется льдом в марте, возможно, даже в самом начале марта, и именно тогда большинство из нас по этому льду вернется на мыс Эванс. Иное дело пони – им не преодолеть утесы на подходах к этому мысу, поэтому все было подготовлено для того, чтобы они, а значит, и их погонщики, остались на мысе Хат. Для этой цели Скотт намеревался воспользоваться старой хижиной, построенной еще экспедицией «Дисковери».[53]

Пятнадцатого января Скотт взял Мирза и с одной собачьей упряжкой отправился на мыс Хат, находившийся в 25 километрах южнее нас. Они пересекли Ледниковый язык, где нашли оставленный Шеклтоном склад прессованого сена и маиса. К западу от языка, чуть ли не достигая его, простиралась открытая вода.

Прибыв в хижину, Скотт был неприятно удивлен тем, что она забита снегом и льдом. Это являлось серьезной помехой; к тому же, как мы убедились впоследствии, занесенный ветром снег, подтаяв, смерзся в лед, и вся внутренность хижины представляла собой одну огромную ледяную глыбу. Внутри нее находилась пирамида ящиков – склад, оставленный экспедицией «Дисковери». Мы знали, что в них галеты.

«Для нас было большим огорчением найти старый дом в таком заброшенном состоянии. А мне так хотелось найти все старые постройки и ориентиры невредимыми. Ужасно грустно провести ночь под открытым небом и знать, что все, сделанное для удобства, уничтожено. Я лег в самом удрученном настроении»[11].

В эту ночь «спали плохо до самого утра и потому встали поздно. Позавтракав, отправились в горы. Дул резкий юго-восточный ветер, но солнце светило, и я приободрился. Я никогда не видел, чтобы было так мало снегу. Лыжный след был совершенно прерван в двух местах. Гэп и холм Обсервейшн почти обнажены; обнажен был также большой склон на одной стороне высоты Аррайвал, а на вершине горы Крейтер виднелось огромное обнаженное плато. Как бы нас порадовало подобное зрелище в прежние времена! Водоем оттаял, и тиназеленела в свежей воде. Углубление, вырытое нами в насыпи, возвышавшейся над поверхностью водоема, сохранилось. Мирз обнаружил это, провалившись в него по самую грудь. Он сильно вымок при этом.

На южной стороне мы могли видеть, как и прежде, гряды льда за мысом Прам, выдвинутые сжатием. Лед в бухте Хорсшу оставался нетронутым и, видимо, не испытывал давления. Морской лед давил на мыс Прам и вдоль ледяного подножия Гэпа и выдвинул новую ледяную гряду, на протяжении двух миль опоясывающую мыс Армитедж[54]. Мы нашли старые термометровые трубки Феррара выступающими из снежного склона, как будто они были поставлены туда только вчера. Крест Винса тоже как вчера поставлен – краски совсем свежие и заметна надпись»[11].

Двое наших офицеров участвовали в экспедиции Шеклтона 1908 года – Пристли, входивший в нашу северную партию, и Дэй, ведавший моторами. Пристли с двумя товарищами совершил санный переход на мыс Ройдс и оставил описание тамошнего старого дома:

«Поставив палатку, мы с Левиком пошли к хижине за провизией. Попутно я завернул на мыс Деррик и взял большую трехкилограммовую банку с маслом, Левик же пока открыл дом. Внутри стояла кромешная тьма, но я отодрал доски от окон и впустил свет. Странно было видеть, что все вещи лежат точно на тех местах, где мы их оставляли, когда рванули прочь с мыса, воспользовавшись затишьем в метели. На койке Марстона валяется шестипенсовое издание «Истории Бесси Кострелл» – кто-то, по-видимому, читал книгу и бросил ее раскрытой на той странице, где остановился. Но больше всего минувшие времена напомнило то, что по пути из кладовой, проходя мимо большого котла с водой, я рукавом ветрозащитной куртки задел кран и таким образом отвернул его. При звуке капающей воды я машинально сделал шаг назад и завернул кран; мне даже показалось, что сейчас раздастся хриплый голос Бобса, пеняющего мне за неуклюжесть. При подобных обстоятельствах самое удивительное, наверное, то, что ничто не изменилось: на столе лежат остатки хлеба, испеченного для нас Бобсом; к моменту прихода «Нимрода» мы не успели его доесть. На некоторых кусках отчетливо выделяются надкусы, сделанные еще в 1909 году. Вокруг стоят различные приправы, соленья, соль и перец, все необходимое для того, чтобы перекусить на скорую руку, и полураскрытая банка с имбирным печеньем; оно хрустит на зубах так же, как в тот день, когда его распечатали, – такой здесь сухой климат.