Но занятным в этом был протест, молниеносным вихрем поднявшийся на это усталое настроение, и звучавший примерно так:

«Ну, а если я не хочу отгораживаться и защищаться одним от других, и делать из него таможенника-пограничника – и постепенно конвоира? – Но тогда это и есть опять твое „общечеловеческое братство“, ты уж выбери, чего ты хочешь?» У нее смутно закралось подозрение, что ее еще увлекает, ей хочется этого разнообразного постижения. «Видимо, я еще не выбрала…»

Но было грустно, честно грустно. «В том-то и дело, хотелось просто дружбы. Но с оттенком любви – потому, что без такого оттенка, я дружить и так могу. Причем без оттенка любви именно со своей стороны, ведь с Русланом-то я дружила, при его любви ко мне – Женя вспомнила историю многолетней давности, где роли были расставлены наоборот. – Ну, да, а зачем ему этот оттенок? У него на такой вариант дружба не предусмотрена, у него других хватает. Да он, просто, ничего не понял: как для меня это важно…

…Я понимаю, что веду себя смешно, нелепо, неуклюже и несуразно, – но, ведь, именно этого я всегда и боялась и поэтому не решалась ни на что…

У Цветаевой что-то есть на эту тему… про нелепость… …У нищего прошу я хлеб… Богатому даю на бедность… – Мой день беспутен и нелеп! – Мне нищий – хлеба не дает, Богатый – денег не берет, Луч не вдевается в иголку… Луч не вдевается в иголку…».

– У вас куча энергии, – заявил ей тогда «Китаец» – так его называли здесь, тоже знаменитого в их городе мануальщика – среди всего прочего: метафизика болезней – непременный атрибут восточной медицины, – вы ее не расходуете.

Буквально накануне он же ей сообщил: «Вы из тех, кто всегда боится недоделать, и потому все время переделываете».

– Вы же вчера только сказали, что у меня – синдром хронической усталости, а сегодня – куча энергии? – Женя честно силилась почувствовать хоть каплю из этой кучи.

– В том-то и дело: вы делаете не то, что хотите, и тратите силы, но не используете свои возможности. Вот и усталость.

Недавно перебирая свой письменный стол, она наткнулась на записи-дневники полутора-двухлетней давности – и испытала два чувства в один момент: какой ужас! какой сумасшедший это писал?! и – облегчение, что выбралась из этой ямы. Да, из ямы она выбралась, но куда идти, она не понимала.

Аня давно уже была их настоящим другом: очень хорошая, очень добрая, совершенно чудесная женщина, жившая вся на отдачу – такая скорая помощь на все случаи жизни. Когда-то Анюта была начальницей на производстве, и ушла с работы по каким-то сугубо нравственным, этическим причинам – и это важная деталь ее портрета: ничуть не кривить душой. Вся грамотная, при этом вовсе не гуманитарий, Анюта сама считала, что у нее чисто логическое восприятие Бога, и все вопросы Бытия постигала через научные теории, читала Бехтереву и тому подобное. С мамой Жени они познакомились, когда занимались Рерихами. И как-то так постепенно случилось, что Аня много стала посвящена в их поиски. С Женей она уже после возилась, а сначала сестре Альке и их маме помогала: сестрам – справиться с волнением поисков, маме – с переживаниями по поводу этих поисков дочерей. Даже просто терпеливым участием – как просто чувством – но именно такое участие особенно сложно бывает найти.

– Я так богато, как вы, чувствовать не умею, – при этом говорила Аня. – Я к Нему не этим, – показывала она: не сердцем, мол, – пришла. У меня все отсюда, – стучала Анюта себе по виску.

Звучало это довольно абсурдно: чтобы быть такой доброй в реальном действии, как Аня, никакой головы никому не хватило бы. По всей вероятности, это такая степень веры –