Надежда на сон превратилась больше в страх бессонницы. …Когда вновь, не в силах побороть уже опостылевшие маяту и томление, в котором не было ни намека на поэзию, она вспомнила про книгу: «Да, надо себя отвлекать. Искусством. Сублимироваться в чтение», – и начала как всегда, где открылось. Прочла несколько смачных строк… перелистала кипу страниц… потом еще – все в том же духе. Она в голос захохотала «Поздравляю! Отвлеклась! У-успокоилась!» «А джазиста звали Глен!» – она смеялась все громче, вникая в прелесть сюжета. Соседи застучали по трубе. Она притихла. Выключила свет. Всхлипывая от смеха, расплакалась уже беззвучно.

В конце детства, в последних классах школы неожиданно для нее самой, ей захотелось куклу. Очень красивую куклу.

Кукол у нее уже давно не было, и она не проявляла к ним никакого тяготения. Уже лет в 10—11 она весьма удивлялась, узнав, что у какой-нибудь подружки или приятельницы до сих пор были куклы, ими еще играли, или при ней кому-то дарилась кукла на день рождения. Уже к тому времени в ее мире большое место, может быть, как раз кукольное, занимали книги.

И тут вдруг – еще позже! – такое внезапное и настойчивое желание. Она ходила по магазинам, игрушечным отделам и «детским мирам», и искала куклу-красавицу, в красивом платье, с красивыми волосами. Ей вовсе не хотелось играть с куклой, или тем паче спать. Нет, хотелось, чтобы она была, сидела на письменном столе, и на неё любоваться. И всё. В магазинах было не густо, хотя и не пусто, а как-то все не то.

Наконец, в одном магазине она увидела куклу и задумалась. Снова было не то. Хотя красавица. То ли она была больше, чем хотелось, то ли… Она была в русском сарафане, изумрудно-зеленом, голубоглазая блондинка с двумя толстенькими косами довольно красивых волос. Волосы можно было распустить. Платье сшить другое. Фигура? Такое плоское тельце, без признаков не то что пола, вообще этого самого тела. Однако лучше уже можно было и не найти. Женя поставила её себе на заметку, все же решив еще поискать.

То ли сыграла безнадежность поиска, то ли, что скорее всего, уже возобладал практицизм: в то время Женя, вслед за мамой, стала сама себе шить, и вполне вероятно предпочла пустить деньги на ткань. Во всяком случае, куклы у нее – нет. Хотелось что-то вроде талисмана, и если бы она вообще была – то была бы и теперь.

Первые куклы у нее были как раз не ее. Они были такие большие, что, когда они ей достались, она сама была их чуть больше. Были они «с чужого плеча», и к ней попали уже без платьев. Хотя целые. Но у одной – черненькой – уже потрепанные, хоть и тоже целые, длинные, густые волосы. Она была бы красавица, и, может быть, даже мечта, но – уже потрепанная поношенная мечта. Вторая была какая-то просто нелепость – лицо у неё было просто нарисованное. То есть, глаза не закрывались-открывались, а просто глядели, не моргая, бессмысленным кукольным взглядом. Скорее бы это был большой пупс. Но лицо было… Чем-то похоже на Мэрилин Монро. Тем паче, кукла была блондинка и волосы-то были не пупсовые. Блестящие бело-золотистые короткие кудряшки. Из-за присутствия и живучести этих кукол, видимо – у Жени было такое подозрение – ей не дарились новые – и за это она тем более, хоть и силилась, не могла их полюбить.

Нерушимо параллельно ее жизни существовала кукла, красавица, вечноспящая в своей тоже красивой коробке. Подарили её Жание дядя с тетей, то есть мамин брат с женой. Они вообще любили Женю. Но жили далеко – в Саратове. Женя была «первая племяшка», а их сын, на 8 лет старше когда-то даже ее нянчил. Сюда – по тем еще советским ценам это было даже и не далеко – приезжали по 2 раза в год: зимой и летом. И вот, то ли на Новый год, то ли на день рождения они привезли Жене эту красавицу.