Но чуда не произошло.

И на следующий день я поняла, что боюсь темноты, потому что тот странный шепот теперь будет охотиться за мной.

Уже год я сплю со включенным светом, а когда возвращаюсь домой затемно, не переступаю порог, пока не нащупаю выключать на стене и не убью темноту, в которой прячется мой невидимый преследователь.

Когда Кирилл гасит свет, я судорожно сжимаюсь, втягиваю голову в плечи - и мое сердце за считанные мгновение вдвое увеличивает темп. От этого грохота закладывает уши, от паники мышцы болезненно натягиваются. Я пытаюсь уговорить себя не бояться, быть сильной и перестать верить во всякую чепуху, но чем больше это делаю – тем крепче становится уверенность, что прямо сейчас кто-то чужой и злой дышит мне в затылок.

— В темноте тише, - говорит Ростов где-то у меня над головой.

Кладет руки мне на плечи, скользит ниже, до самых локтей, сжимает, вряд ли осознавая, что почти причиняет боль. И притягивает к себе, хоть я едва переставляю одеревенелые ноги. Он выше меня больше, чем на голову – нос упирается ему под ключицу, прямо к голой коже.  Вздох в ответ какой-то сжатый, словно сквозь зубы. Пальцы еще сильнее стискивают мои локти.

— Так лучше? – спрашивает Ростов.

Жаль, что я не могу посмотреть ему в лицо, и все, что остается – слышать и чувствовать, ловить полутона голоса. Я немного поворачиваю голову, прижимаюсь губами к обнаженной коже, смакуя легкую горечь во рту.

— Я боюсь темноты, - говорю шепотом. – До слез боюсь. Как маленькая.

И пока мы стоим вот так, залпом рассказываю о той ночи и о маме. Меня как будто разрывает от слов, которые впервые за год рассказываю не подругам, а совершенно незнакомому человеку.

В голове нет тормозов вроде тех, которые запрещают нам откровенничать с незнакомыми людьми.

В голове просто пустота.

А потом Ростов просто отодвигает меня на вытянутых руках: резко и довольно грубо. Как будто это не он хотел заняться со мной любовью, а я прилипла к нему маленькой гадкой присоской. Меня так резко выбрасывает из состояния комфорта в состояние непонимания, что цунами злости укрывает с головой.

Хорошо, что в комнате темно. По крайней мере я не вижу отвращения на его лице. Оно же наверняка там: раздутое и почти праведное.

Он вообще ничего не говорит: поворачивается на пятках, как солдат на плацу, и уходит, оставляя после себя хлопок закрытой двери и полный раздрай в душе.

8. Глава восьмая: Кирилл

Глава восьмая: Кирилл

«Когда женщина активно размахивает руками – она волнуется. Ее нужно обнять и успокоить. Лучше обнять так, чтобы она не смотрела тебе в лицо».

Так учила мама. Показывала картинки и фотографии из журналов, заставляла смотреть фильмы о том, где люди целуются, обнимаются и испытывают удовольствие от физического контакта. Но на мой вопрос, почему одним людям так нравится трогать других, что они готовы пускать этих людей в свою жизнь, так и не смогла ответить.

Из всей ее скрупулезной науки я понял одно – слово «любовь» осталось для меня загадкой. Непонятной константой, на которую, как на стержень, люди нанизывают всю свою жизнь: планы, мечты, желания и потребности.

Я никого не люблю. Не понимаю, как это – все время хотеть рядом большой раздражитель, которому нужно уделять внимание и опекать. И зависеть от его прихотей.

Поэтому, когда замарашка начинает размахивать руками и во мне появляется желание свалить на Северный полюс, я делаю то, что всегда меня успокаивало – как крот прячусь в темноту. И, превозмогая себя, притрагиваюсь к девчонке.

Она затихает и, конечно, не может видеть, что в эту секунду на моем лице нет ни удовольствия, ни триумфа. Эти маски я так и не научился копировать перед зеркалом. Но неплохо разучил улыбку для фото и пару жестов бровями, которые помогают вести деловые переговоры. Как мим, имитирую иронию и удивление, раздражение и задумчивость.