Обо всем остальном я намертво запретил себе говорить. Это тяжело. Это все равно, что нести в пергаменте огромный камень и бояться оступиться, чтобы не выронить. Мне то и дело кажется, что окружающие видят меня насквозь – настолько я дилетант в своих попытках прикинуться одним из них. Что уж говорить о Лизе, которая нянчила меня с пеленок, и которая первой заметила, что «с братиком что-то не так».

— А она знает… о тебе?

— Мы обсуждали это, - говорю я и за минуту пересказываю разговор двухмесячной давности, когда на горизонте моей жизни появилась Марина.

Мы провели вместе пару недель: я поддержал свой статус завидного холостяка, Марина получила пиар и пробу «одобрено Ростовым». Отец говорил, что в моей жизни должны быть женщины, иначе я буду выглядеть старым девственником, и это был единственный вопрос, в котором они с матерью были единодушны. Лиза до сих пор боится, что одна из моих «статусных девушек» что-то заподозрит – и, когда правда всплывет наружу, ее уже невозможно будет заткнуть.

— Речь идет о жене, Кирилл!

Мне тяжело дается понимание чужих людей, но собственную сестру я понимаю по интонации и жестам, по тем признакам, которые вызубрил как школьный урок. Она начинает перебирать пальцами, потирать кончик носа и прокручивать кольцо на пальце, словно личный спасательный круг.

— Речь о женщине, которая будет с тобой рядом очень долго время, и которая захочет от тебя детей. Ты собираешься сказать ей правду? Потому что если нет... – Она отворачивается к окну и тихо говорит: - Если не скажешь ты – скажу я. Она должна знать.

Я понимаю, куда она клонит. Не просто же так раз в полгода таскает сыновей на осмотр к психиатру: вычитала где-то, что аутизм может передаваться по наследству и боится вместо одного монстра получить еще двух.

До самого дома я молчу. Не хочу совсем ничего, только попасть в свою маленькую крепость и закрываться наедине с любимыми шахматами. Но когда мы переступаем порог, я все-таки говорю то, что подсказывает мой рациональный мозг:

— Тогда ты больше не будешь получать мои деньги.

Лиза долго пытается принудить меня посмотреть ей в глаза: стоит почти впритык, смотрит, не моргая, и поджимает дрожащие губы.

— Иногда мне кажется, что ты не болен, - безжизненным голосом сдается она. – Иногда я верю, что ты просто моральный урод.

Так и есть, потому что даже сейчас я совсем ничего не чувствую.

Мне все равно, что я снова стал ее разочарованием.

Нужно успокоиться и создать новую формулу идеальных отношений. Что-то сказочное и волшебное, чтобы замарашка не смогла сказать «нет», когда я через неделю сделаю ей предложение.

9. Глава девятая: Катя

Глава девятая: Катя

— Катюха, а пошли на кофе? – Перед моим затуманенным тяжелой головой болью взглядом возникает веснушчатое лицо Прокопьева. Мы учимся в одной группе, и он ведет себя так, словно заключил пари на то, что обязательно вытащит меня на свидание. – Я тебя конфетами угощу, леденцами осыплю и даже спою!

Я немного отодвигаюсь, когда он лезет в глаза, делая приступ колик в висках едва ли терпимым. Меня словно укололи прямо в зрачки - и иглы прошибли мозг до самого эпицентра боли, чтобы превратить ее в кошмар.

Встаю, почти вскидываюсь с места, как умирающая без кислорода рыба из только что прорубленной полыньи, и снова начинаю активно жестикулировать, чтобы всеми возможными способами дать понять – он мне не интересен. И никакие арии в его исполнении – тем более.

Прокопьев начинает смеяться и подмигивать кому-то за моей спиной, но клоунаду прерывает преподаватель: наш строгий Канцер не любит, когда в аудитории без его команды слышен еще хоть чей-то голос, кроме голоса его самого.