– Чего же вы опасаетесь?

– Того, что настанет день… Но нет, я не стану говорить вам того, что творится у меня в голове, или скорее на сердце.

– Скажите же, мадам. Откройтесь мне, как другу.

– Нет. Это было бы слишком похоже на признание.

Господин де Моранд пристально взглянул на жену.

– Но, мсье, – произнесла она, – неужели вам самому в голову не приходила подобная мысль?

Господин де Моранд продолжал глядеть на жену.

– Какая мысль? Скажите же мне, мадам! – произнес он после некоторого молчания.

– А такая… Как бы смешно это ни казалось, женщина может влюбиться в собственного мужа.

По лицу господина де Моранда быстро пробежало легкое облачко. Он закрыл глаза, и лицо его потемнело.

Потом, встряхнув головой, словно отгоняя мечту, он произнес:

– Да, как бы смешно это ни казалось, но это может случиться… Молите Бога, мадам, чтобы ничего подобного с нами не произошло.

И, нахмурив брови, добавил тихо:

– Это было бы слишком большим несчастьем для вас… А особенно для меня!

Затем он встал и несколько раз прошелся по комнате, стараясь оставаться в той части спальни, в которой находилось изголовье кровати госпожи де Моранд, и где, следовательно, она не могла его видеть.

И, однако, благодаря расположенному рядом зеркалу Лидия смогла заметить, что муж ее часто вытирал платком лоб, а возможно, и глаза.

Вскоре господин де Моранд понял, что его волнение, каковыми бы ни были его причины, было замечено женой. Поэтому он, совладав со своим лицом, заставил себя улыбнуться губами и глазами. Затем снова сел в кресло, остававшееся пустым всего несколько минут.

Помолчав немного, он произнес мягким голосом:

– А теперь, мадам, когда я имел честь высказать вам мое мнение о монсеньоре Колетти и о мсье Жане Робере, мне остается только узнать ваше мнение о мсье Лоредане де Вальженезе.

Госпожа де Моранд взглянула на мужа с некоторым удивлением.

– Мое мнение о нем, мсье, – ответила она, – ничем не отличается от общепринятого.

– Тогда скажите мне общепринятое мнение о нем, мадам.

– Но мсье де Вальженез…

Она остановилась, находясь в явном затруднении закончить мысль.

– Простите, мсье, – произнесла она. – Но мне кажется, что вы имеете какое-то предубеждение против мсье де Вальженеза.

– Предубеждение? У меня? Упаси меня Бог иметь предубеждения против мсье де Вальженеза! Нет! Я только слушаю то, что о нем говорят… Вы ведь знаете, что рассказывают о мсье де Вальженезе, не так ли?

– Он богат, пользуется успехом, имеет хорошее положение при дворе: этого больше, чем достаточно, для того, чтобы о нем начали говорить всякие гадости.

– А вы знаете, какие именно гадости про него говорят?

– Как и все гадости, мсье, только в общих чертах.

– Ладно, давайте проанализируем то, что о нем говорят… Начнем с богатства.

– Оно неоспоримо.

– Разумеется, в том, что касается его существования. Но спорно, как мне кажется, в способе его добывания.

– Но разве отец мсье де Вальженеза не унаследовал это состояние от своего старшего брата?

– Унаследовал. Но по поводу этого наследства ходят какие-то мрачные слухи. Что-то вроде того, что, когда этот старший брат умер в самый неожиданный момент от апоплексического удара, завещание его куда-то исчезло. А ведь у него был сын… Вам говорили об этом, мадам?

– Я смутно помню это: мой отец жил в мире, отличном от мира мсье де Вальженеза.

– Ваш отец был честным человеком, мадам. А по поводу того мира, который мы видим, есть пословица. Так вот, у умершего был сын, очаровательный молодой человек. И вот наследников обвиняют – я говорю обвиняют не в том, разумеется, смысле, что им было выдвинуто обвинение в суде – в том, что они выгнали этого юношу из дома его отца. Поскольку по документам он был сыном маркиза де Вальженеза, племянником графа и соответственно двоюродным братом мсье Лоредана и мадемуазель Сюзанны. И этот молодой человек, привыкший жить на широкую ногу, и, вдруг оказавшись безо всяких средств к существованию, как говорят, застрелился.