«Время – оно как река, – говаривал, хитро прищуриваясь, Антон Степанович, отчего морщинки у глаз его складывались в затейливый узор. – Течёт себе неспешно, да только в каждом омуте своя загадка таится, свой чёрт водится. Вот и мои часы – каждые со своим секретом, со своей душой».

К 1830 году слава о часовщике разнеслась далеко за пределы губернии, словно пух с одуванчиков. Заказы поступали от именитых купцов, от скучающих помещиков и даже от спесивых столичных вельмож. Но подлинной его страстью, его главным экзаменом были напольные часы – эти величественные истуканы, где сложнейшие механизмы прятались в искусно сработанные корпуса из красного дерева, украшенные мерцающими бронзовыми циферблатами и затейливыми накладками.

Говорили, и не без основания, что в каждые такие часы мастер вкладывал не просто умение, но и частичку своей души и своего по-прежнему французского сердца.

К старости Антон Степанович почти не покидал своей мастерской, сросшись с ней, казалось, воедино. Сидел там дни напролёт, согнувшись над верстаком так, что спина его напоминала знак вопроса, и колдовал над очередным механизмом. Его совершенно седая, похожая на одуванчик голова склонялась над верстаком, а морщинистые, покрытые старческими веснушками руки, не утратившие былой твёрдости, продолжали творить свои маленькие чудеса.

«Механизм часовой – он что твоя судьба человеческая, – любил приговаривать старик, обращаясь не то к собеседнику, не то к очередной шестерёнке. – Каждое колёсико, каждая пружинка своё место знать должны и в свой черёд сработать. А ежели когда что-то не так пойдёт – вся жизнь наперекосяк».

Особенно же гордился Антон Степанович своими «музыкальными» часами. В них он, словно композитор, устанавливал миниатюрные музыкальные механизмы собственной, им же и выдуманной конструкции. В назначенный час они вдруг начинали играть старинные французские мелодии, тоненько и чуть печально, напоминавшие ему о далёкой, почти стёршейся из памяти родине.

Был у него и особый, главный заказ – часы для городской башни. Три года, не разгибая спины, трудился над ними мастер, создавая сложнейший, немыслимый механизм с двенадцатью движущимися фигурами. В полдень и в полночь на маленьком башенном балконе появлялись апостолы, чинно благословляющие город, а куранты, прежде чем отбить время, играли гимн Бортнянского «Коль славен наш Господь в Сионе».

Но самой большой, самой будоражащей воображение загадкой оставались его напольные часы. Каждые, как уверяла молва, имели свой секрет, свою потаённую историю. Говорили, будто в одних были спрятаны старинные документы, способные перевернуть чью-то судьбу; в других – драгоценности, припрятанные от лихого времени; а в-третьих – и вовсе зашифрованные послания, ключ к которым давно утерян.

«Время хранит много тайн, – усмехался Антон Степанович в свои пышные седые усы. – И каждому секрету своё время для открытия положено».

Весной 1875 года, когда город уже вовсю утопал в липкой зелени и пах черёмухой, Антон Степанович слёг. Умер тихо, без мучений, во сне. Словно остановились старые, им же и заведённые часы, точно отмерив отпущенный им срок.

Хоронил его, кажется, весь город. И по сей день живёт в памяти горожан образ старого часовщика – человека, который научился управлять временем, но сам, как и все мы, в итоге покорился его неумолимому, всесокрушающему бегу. И каждый раз, когда над площадью разносится звон курантов, самым впечатлительным кажется, что это сам Антон Степанович вежливо напоминает нам: время течёт, как река, унося с собой людей и события, но оставляя в веках память о тех, кто сумел наполнить его особым, не вполне объяснимым смыслом.