Ломались.

В нас города ломались и наши миры.

В ней что-то сломалось. Не так давно. Я сразу это понял.

И понял, что мы обязательно подружимся. Я люблю чертовски умных и чертовски странных.

– Я больше никогда в школу не пойду. Это плохо?

– Нет, – засмеялась она, – это очень хорошо. Школа портит людей.

– Меня сегодня избили. Все из-за глаза.

– Ты трусишь? – она, наконец, повернулась ко мне, и я мог смотреть ей прямо в глаза. Мы стояли одни среди умирающего снега. Стояли напротив друг друга. Весна жалила так больно.

Помоги.

– Да, – сказал я твердо, хотя голос слегка и дрожал. Она осуждающе поджала губы.

– Будешь уверен в себе, они станут уважать. Когда изнутри исходит сильная энергетика, они это чувствуют, – она зашагала дальше. – Поверь мне.

Я молчал. Как все просто, но не для меня. Крис вела меня, я же покорно шел следом.

– Хочу быть свободным, а не одиноким, – прошептал я ей на ухо, – хотя это ведь одно и то же.

Она резко повернулась ко мне:

– Хочу умереть красиво на крыше, всадив себе пулю в висок.

Ну только этого не хватало.

Суицидница.

Я упал на подушку. Глаза мои болели от реальности дел.

Я что-то не понимаю, наверное. Я не в том обществе родился?

Что-то со мной не так вероятно.

Я грустно разглядывал потолок.

Вдох.

Все набирает обороты. Потом это станет большой нужной/ненужной проблемой.

Гладь. Моя тихая гладь. Мой тихий омут.

Вдох.

Я провалился в сон, а там я не чувствую унижения.

Я знаю, что во сне я нужен.

Нужен кому-то.

И неважно кому.

Тихий звон весенних обид

И кто-то сидит

И кто-то грустит.

Я знаки стираю

Следы заметаю,

Снегом болезненным

Я не играю.

Я тонкокожий и бледный

На чувства я, увы, бедный.

Я знаю, что солнце-убийца

Я до конца буду биться.

Я один – один в поле воин.

Пурга залепляет мои ресницы, и они белоснежные. Нежные.

Это холодное зимнее утро. Уже светлеет.

Знакомые дома – знакомые переулки.

Тебя вновь нет.

А мне, знаешь, страшно.

Кончики пальцев моих ног леденеют. Кровь бьется, старается.

Но я замерзаю.

Дома, гараж, железная дорога /до боли родные вещи/ – все это замело доверху.

Мой дом.

Нет.

Я прорываюсь сквозь сугробы, потому что я не умею сдаваться.

Потому что я сильный – в моих венах солнце.

Тихо, тихо.

Вот и забрался на вершину холма.

Ларек с мороженым на месте. На месте и новая железная дорога.

А я на месте? Нет?

Тебя не замело, надеюсь.

В ушах странный приторный гул, напоминающий мелодию.

Ту мелодию, что крошит мою безликую веру на части.

Отчасти.

Я напуган.

И мне страшно.

Я сел на снег.

Не могу больше.

Сдаться так просто. Но что потом?

Потом еще страшнее.

Я вздрогнул.

Хочу, чтобы ты, наконец, появилась.

Но…

Хватило смелости дойти до остановки.

Я обижен. Тебя все нет. Город погибает во льдах.

Катастрофа.

Люди гибнут под толстым слоем снега.

Я быстро дошел до дома.

И что ж…

Гул не утих. Ветер совершенно не слышен, но он есть.

Он крадется.

Шорохи от моих мыслей – они и не хотят казаться тихими.

Заметает мою тягу к иному.

Я боюсь высоты, кстати.

Детская площадка перед домом, бесконечная душащая мою шею вьюга.

А домой попасть лишь один способ: по серебряным поручням, что ведут на мою лоджию.

Фантастика.

Все связанно со страхом.

Это греет мою кровь, и я до сих пор жив.

Что ж, ничего не остается.

Крепко взявшись за поручни, я начал взбираться.

Плавно и тихо.

Музыка.

Струны гитары – кто-то поет.

Наверное, о том, что я прекрасен.

Скажите мне: Кайоши, ты красив.

Кайоши, я люблю тебя.

Но вместо этого тупая боль и я падаю прямиком в жгучий снег.

Спасибо!

Ну, нет же! Нет же! Нет!

Страх берет в заложники мое сознание.

Взбираюсь снова. Вдруг там ты.

Но добравшись до конца и даже уже оказавшись на лоджии, я вновь падаю.