Разумеется, Асманкель покупал программки и внимательно изучал аннотации, где в двух словах рассказывалось о замыслах автора произведения, о последовательности развития действия. Но сама идея вырисовывалась в процессе исполнения симфонии.

Его друзья классические произведения не особо жаловали. Эрик больше рок уважал, а Дмитрий к эстрадным песням тяготел. Но как-то раз он их уговорил пойти с ним на концерт в Домский собор. Баха исполнял нидерландский органист. С первыми аккордами Асманкель прикрыл глаза, впал в своё привычное «сонное» состояние и два часа наслаждался игрой голландца. Но чего он не любил, так это реакцию слушателей на финальный аккорд. Наш символист подозревал, что слушатели приходят на концерт не внимать музыке, а ждать окончания представления. Чтобы потом, с чувством исполненного долга, громко и неистово аплодировать, совершенно не понимая, что этим громким выражением благодарности музыкантам они отрывают крылья ангелу музыки, только что витавшему тут, которому необходимо для воспарения ввысь время, пауза, ну хоть малюсенькая. В Домском соборе произошло то же самое, что происходит на подобных выступлениях. Не успел последний звук окончательно утихнуть, как весь собор взорвался овациями. Асманкель вздрогнул и открыл глаза. Рядом сидевший Дмитрий беззвучно хохотал, тыча в него пальцем, привлекая внимание Эрика.

– И ты хочешь сказать, что балдеешь от серьёзной музыки?

– Да, мне нравится симфоническая, органная и любая музыка, которая относится к разряду классической. А что?

– Ты же проспал весь концерт. Эрик, скажи.

– Я видел прикрытые его глаза, а спал он или нет, знать не могу.

– Да ладно, не могу. Он спал, и когда все зааплодировали громко, он проснулся от шума. Эрик, ты же видел, как он вздрогнул, очнувшись ото сна?

– Дима, я видел только, что он очень похож на спящего человека, но повторюсь, спал он или нет, не знаю. Чего ты ко мне пристал? Спроси у него самого.

– Асманкель, ты спал или нет?

– Я слушал органную музыку Баха. С недавних пор я слушаю именно так, с прикрытыми глазами. Такое положение не отвлекает меня от главного – восприятия звуков, и раскрепощает воображение. Так я компенсирую, наверное, отсутствие слуха.

– А при чём тут слух?

– Лично для меня, как полагаю, вся прелесть заключается в том, что я не являюсь музыкантом и лишён, как говорил, абсолютного слуха. Был такой композитор Танеев, вот он, если верить Андрею Белому, страдал чуть ли не на каждом концерте, улавливая малейшие неточности исполнения какой-нибудь симфонии тем или иным инструментом, так как обладал этим самым абсолютным слухом. Мне такие тонкости не нужны. Мне нужна идея, образ мучительный и зыбкий, как сказал бы Осип Мандельштам.

– А при чём здесь образ?

– В нём Бог. Если ты, Димитрий, заметил, я ведь не только музыку, но и любое прекрасное вербальное исполнение слушаю с закрытыми глазами, чтобы не упустить суть, идею, отвлекшись на что-то второстепенное, как например, артистизм.

– Ладно, твоя взяла.

– Бах-то понравился вам?

– Для меня он тяжеловат, тягуч, хотя сильная вещь.

– Мне не очень, видать, не понимаю я серьёзную музыку.

После этого случая на все классические концерты Асманкель ходил один.

Когда первое отделение закончилось, он, умиротворённый, вышел в фойе и там увидел Колодных, бабушку и внучку. Они стояли у прохода в зал. Чтобы с ними не здороваться и не вводить их лишний раз в смущение, обожатель непопсовой музыки обошёл зал и другим проходом направился к выходу. Года два тому назад Асманкель прочитал в одной газете потрясающей чистоты и невинности стихи Алины Колодной (тогда ей было всего десять лет). Впечатлительный наш молодой литератор помчался разыскивать юную сочинительницу, чтобы выразить ей своё восхищение. Директор школы разрешил им встретиться дважды, на третий раз отказал, сославшись на категорический запрет близких Алины. У девочки не было мамы с папой, они погибли, когда ей исполнилось всего-то несколько годочков, её воспитывали бабушка и дедушка. Вот они-то и перепугались, когда узнали, что с их внучкой общается молодой человек восточной наружности. Еврейская девочка и мусульманин – данное сочетание, так сложилось исторически, не вызывает у некоторых людей оптимизма. Поэтому последовал строгий запрет. Но он успел юной поэтессе передать свой стих, посвящённый ей. Покидая недослушанный концерт немецкого оркестра, он вспомнил первые строки: