Когда наше иго перестало существовать вместе с государственностью, которую так никто в мире и не признал, на идеи создания новейшей Осирии мне стало плевать. Теперь я просто был сосредоточен на мести. И через два дня и девятнадцать часов мир загремит. Наших врагов погибнет больше, чем за время крупной войны. Конечно, было жаль птиц и зверей, но с этим побочным явлением пришлось смириться.
Я продолжал смотреть на лес. Когда начались сомнения, что сонм не способных сойти с места исполинов, глубоко прорвавших почву корнями, имеет конец, вид за окном сменился. Как в фильме меняется кадр с массовки на крупный план. Лес сменился уродливым полузаброшенным заводом, с нагромождением железных труб и бетонных зданий, в которых изредка угадывался электрический свет. Вновь удалось уткнуться в книгу.
Но в то самое время, как Тайлер со своим новым другом мочились в суп на кухне ресторана, моя своенравная голова перевела мой же взгляд обратно к окну. В эту же секунду в вагоне поезда зажгли свет. И картинка на стекле резко изменилась. Теперь я не мог с прежней точностью видеть пейзаж за окном. Зато видел свое, будто призрачное, отражение.
Нос мой стремился влево. Казалось, он был лишен хрящей, костей, мускулов и мощный ветер сносил его на сторону. Туда же смотрел левый глаз, причем, только туда, причем, постоянно. Он не двигался синхронно со своим родным братом. Да, уродец я записной.
В отражении я видел свою голову между четырьмя койками, две из которых были лежбищами тех самых говорливых соседок. Они продолжали забрасывать друг друга бесполезными сведениями. В этой распасовке словами участвовали философские выводы, актуальность которых выдохлась, по меньшей мере, век назад. Они сообщали неинтересные факты из своей жизни. Убогим и скудным языком рисовали бесцветные портреты своих детей и внуков. И им, похоже, казалось, что нет в мире ничего интереснее этой информации.
Слюни, вылетавшие из их ртов вместе с тошнотворными репликами, превращались в каскад влажной крошки, осыпались на стол, заставленный жареной курицей, яйцами и виноградом. Моя живущая собственной жизнью голова вместе с их разговором начали лишать меня самообладания. Но приходилось терпеть: сейчас необходимо быть незаметным!
Я продолжил разглядывать отражение своей головы. На фоне удаленной полоски леса, снова побежавшей бесконечной лентой за поездом, голова казалась огромной. Ночь надавила, и деревья слились в однородную черную массу. Я открыл рот и представил, что моя призрачная пасть пожирает эту тонко раскатанную струйку тьмы. Забава эта пришлась по душе. Я возомнил себя огромным, свирепым божеством, способным проглотить, поглотить все вокруг.
Но новое развлечение не помогало избавиться от двух баб, от их слов, от их присутствия. И без того жидкие сугробы моего спокойствия начали быстро таять, их поджаривал снизу огонь, вырвавшийся из адских недр. Я сдавил челюсти до ломоты в зубах. Обложка книги лопнула в руках. Попробовал сделать дыхательную гимнастику – тщетно.
Сейчас я их убью. Не могу больше терпеть этих впавших в куфр>2* тварей. Убью сначала этих двух баб, а потом примусь за остальных. Хотя нет, их я оставлю на десерт, они не должны умереть быстро. Да, так и сделаю. Обе они не нужны. Они не нужны этому обновляющемуся миру. Ни один из присутствующих в этом вагоне кафиров не нужен. Я и сам нужен только до тех пор, пока живы все эти твари!
Поезд набирал скорость, гнев набирал силу. Только что я «сожрал» одиноко стоящий маленький домик со светящимся окном посередине. Затем в нутро провалился небольшой мост в отдалении. Все это я запил небольшим озером, в котором отражалось еще не успевшее окончательно почернеть и покрыться звездами небо.