Глаза слипались, закрывались сами собой, и он не стал сопротивляться. Повалился боком на диван и провалился в сон, как только его щека коснулась затертого диванного валика.

Он проснулся в один момент, как от пощечины, встал с дивана и вышел на террасу. В голове звенело, и щека онемела, будто и вправду от удара. Он не сразу понял – вечер или утро, закат или рассвет. По положению солнца определил с удивлением – часов восемь утра. Он проспал шестнадцать часов! Белые низкие облака летели по синему небу с неестественной скоростью. Кресло-качалка раскачивалось, словно в нем сидел невидимка. Через дорогу от дома тростник переливался бурными волнами. Это зеленое море тянулось до самого моря настоящего, синего, Карибского – километров на пятнадцать. На веревке трепалась майка Карлоса. Рвалась улететь, будто знала, что хозяин уже не вернется, и догадывалась, где теперь его искать.

И тут же в мозгу полковника всплыла картинка, наглая, как спам, цветная и четкая, как фото со вспышкой: отрубленная голова Карлоса в углу комнаты возле тумбочки…

Полковник вернулся в дом. Закрыл за собой дверь, чтобы не хлопала от ветра. Вдруг почувствовал голод, да такой, что голова закружилась. Последний раз он ел больше суток назад еще в том баре вместе с Карлосом. Пройдя через весь дом к задней двери, вышел в сад. Здесь, как он помнил, росли два дерева авокадо. Да, они были на месте. Когда полковник видел их последний раз, они были молодыми и тонкими, только начинавшими плодоносить, а теперь вымахали до неба. Он срезал пару крупных плодов с помощью специального шеста с секатором на конце, валявшегося тут же под деревом. На кухне нашел соль и печенье, съел оба авокадо. Расположившись на диване, листал файл за файлом в телефоне Карлоса – сотни роликов.

Карлос либо плясал с барабаном, либо вещал о своем величии и мощи своего таланта, о невероятном мистическом замысле, который он должен осуществить, не вдаваясь в детали. Все видео были сняты в этой же самой комнате.

И вдруг в очередном видео Карлос заговорил по-человечески. Повествовал как по писаному. О себе он говорил в третьем лице и называл себя по имени. Полковник просмотрел этот файл внимательно, не проматывая.

– Сразу войти в чащу и почувствовать то, что в ней скрыто. Или даже не входить, а просто сидеть на террасе и смотреть через дорогу на колыхание стеблей. И приходит страх: там прячется чудовище. Оно внутри шелеста, в глубине волнения. Карлос провел много часов, дней, месяцев на террасе, ожидая, что чудовище выйдет. Карлос мог просидеть целый день не шевелясь, а потом – ночь, а потом еще полдня, и ждать…

Полковник нажал на паузу и посмотрел в окно. Лет сорок назад, мальчишкой, он так же мог просидеть часа два на террасе, глядя на зеленые волны. Он, как и Карлос, ждал чудовище. Только сварливый голос бабушки выводил его из оцепенения. Она запрещала ему долго смотреть на тростник и тем более входить в него. Дорога, отделявшая дом от поля, была границей, которую ему нельзя было пересекать под страхом всех кар, какие только могли обрушиться на голову десятилетнего мальчика. И под самым страшным запретом было – грызть эти сладкие стебли.

Там пряталось чудовище, но мальчик не видел его, как ни вглядывался. Иногда ему казалось, что он слышит вой. Но это выл ветер. Всегда ветер. Ночами Диего боялся подходить к окну и смотреть в темноту, туда, где поле. Никогда не выходил на террасу после захода солнца. И никогда никому он не сказал ни слова о чудовище. Для мальчишки это большое испытание – знать страшную тайну и молчать о ней. Только раз ему захотелось рассказать деду. Они сидели на террасе в один из выходных, когда дед приехал из Тринидада, где служил бухгалтером в сахарном кооперативе. Диего только открыл рот, но налетел порыв ветра – все поле заколыхалось, заволновалось, и он промолчал. Дед дремал в кресле, на кухне суетилась бабушка, над полем простиралось ясное небо, но Диего знал, что все это видимость. Мир опасен. В мире нет мира.