Почему же так больно?! И откуда столько крови? Я реву на испачканном одеяле, в драной рубахе, оглушенная кошмаром произошедшего.

Вовка в подштанниках важно расхаживает по комнате, потом становится напротив меня, подбоченясь:

– Томка! Гы-гы. Хватит рюмсать!

От его «утешений» мои горькие слезы прожигают дорожки на щеках…

– Посмотри, каков он у меня красавец!

Он показывает мне волосатое чудовище, которое вызывает у меня ужас и отвращение. Если честно, я никогда не видела, что там у мужчин. Где бы я это видела?!

– А кто это в дверь звонит? Мать, что ли?

Я не замечаю в его голосе испуганных ноток, мне совершенно не до размышлений и наблюдений, я ничего не вижу, не слышу и не понимаю. Он встряхивает меня за плечи:

– Кто пришел?!

Еле выговорив через всхлипывания: «Не знаю», я рыдаю с новой силой, вцепившись в подушку.

Он бодренько выскакивает в коридор и объявляет, вернувшись через пару минут:

– Соседям телеграмму принесли. Я в коридоре положил. Ну, ты это… мне пора, а ты… приберись тут!

… Вечер… Гаснет летний день… Солнечные зайчики на стенах… Для чего?… Воробьи чирикают под окном… Молнией вспыхивает в мозгу: «Боря! Как стыдно! Как же я…»

Я боюсь увидеть в зеркале мое лицо, опухшее от пролитых слез… Я грязная и раздавленная… Болит все тело, на руках и ногах разливаются синие пятна… Голова звенит непреходящим гулом… Надо кое-как доковылять до ванной… отмыть засохшую кровь… Рубашка… изорвана… испорчена… тщательно завернуть… в газету… выбросить… Застирать постельное… повесить сушить на кухне… Привычные домашние дела немного возвращают меня в реальность, но она хуже кошмарного сна…

«Мама, мама… что я тебе скажу? Как стыдно! Разве можно ТАКОЕ маме рассказывать?» – в моих опухших от слез глазах расплываются очертания комнаты. Уши как будто ватой заложены, в гудящей голове летают и толкаются куски мыслей, как слежавшиеся прелые листья вместе с обрывками мусора в мокром хмуром осеннем парке…

Где-то далеко, в тумане беззаботных детских радостей и хлопот, остались мои подруги и учителя. Хорошо, что каникулы. Как я приду в школу? А вдруг они узнают, что я… не девушка? Я потеряла свою честь – вот как это называется! Все вокруг говорят: «Береги честь смолоду». Вот оно, случилось. Не сберегла. А мама мне строго говорила: «Смотри мне!» Что значит, это «смотри»? Куда надо было смотреть? Этот Володя… такие письма писал! Ясные, простые. И не намекал ни на что. Мы с ним даже не целовались! Как я могла подумать, что его надо опасаться? «Смотреть». Да со мной никто так не обращался! Борю отшил… «Он больше не придет». А как бы я ему в глаза смотрела, если бы он пришел?! Позорище! Он же догадался, наверное… А я… Вот дуреха! Наверное, нет никого на свете глупее меня! Как можно так опозориться?!

Слезы уже кончились, я всхлипываю и давлю ладонями глаза. Может, так меньше болеть будут? «Боря-Боря, как стыдно!» – повторяю я в сотый раз, раскачиваясь на кровати, как маятник. Украдкой выскакиваю на кухню, чтобы тете Ире не попадаться, и завариваю крепкий чай. Горяченный кипяток обжигает мне горло, и я вспоминаю ее слова: «Пусть ожог – это самая большая неприятность в твоей жизни будет!» Разве можно сравнить мое теперешнее горе с ожогом и испачканной шалью?! Остатки чая прикладываю к глазам и повторяю, как учила мама: «Не реви на ночь, утром глаза опухнут, не откроешь!» «А когда можно реветь, мама?» – жалобно спрашиваю я, проваливаясь в тяжелый мутный сон.

Остатки дней до маминого возвращения неотвратимо приближают объяснение. Вдруг мне в голову приходит соломенно-спасительная мысль: «Я маме ничего не скажу!» Я снова отмачиваю глаза чаем, тщательно убираю в комнате и убегаю. Куда? В кино. Где можно еще пересидеть момент ее приезда, чтобы она ни о чем не догадалась? Как будто мы компанией ходили. Как всегда. Лишь бы не встретить знакомых. Только бы никого не встретить…