С появлением же первоклассных самолётов «Кэнтвелл и Ко», заключением мира между провинциями и повышением уровня жизни самолёты стали чем-то вроде дорогих аксессуаров или побрякушек, которыми можно похвастаться перед сверстниками, храня один на личном аэродроме. Тема «поисков» тоже никуда не делась, только вместо «духовных» они стали «исследовательскими» или «научными».

Иной раз, выйдя в бакалейную лавку, старики наблюдали, как молодые денди с треском и грохотом рассекали на папочкиных самолётах туда-сюда по городу, оставляя за собой ярко-жёлтые дорожки дыма, устраивали гонки или даже пари. Престиж профессии взлетел до небес, а лётчики превратились в знаменитостей или кумиров поколения.

Конечно, по окончании учебы не все из них занимались делом. Одни, получившие определенную публичность ещё во времена студенчества, уходили в политику, другие становились частными предпринимателями или криминальными авторитетами, на которых ни консул, ни жандармерия не находили управу, а третьи брали баснословные деньги за то, что, будучи известными личностями, вообще вели пассажирский самолёт.

Что же до Винса, то он никогда не был честолюбив, не гонялся за славой или признанием. Гораздо больше, чем возиться в механике, он любил лепить из глины, и, даже когда покойный отец впервые заговорил о том, чтобы отдать сына в лётную академию, не принял эту новость с должным восторгом.

Своей матери Винс не знал, а отец, казалось, всегда считал его обузой. Появление на свет ребёнка cтало тяжким испытанием для Лефроя Тафта, чья деятельная голова простаивала, заполненная заботами о младенце, и потому он никак не мог выбраться из бедности. По протекции Кэнтвеллов, их лучших друзей, в академию Винса всё-таки приняли, но, в конце концов, мальчик разглядел в этом возможность доказать, чего на самом деле стоил, и с похвальным рвением изучал лётное ремесло.

Ну а потом несчастный случай унёс жизни его отца и родителей Фила и Дерика, а Винса привёл под покровительственное крыло Юджина Кэнтвелла. Там он впервые почувствовал себя важным, почувствовал себя нужным, ведь «дядя Юджин» всегда относился к нему с теплотой.

«Твой отец был моим лучшим другом, Уильям, – твердил «дядя Юджин», как он сам просил себя называть, – и одним из самых смелых людей из всех, кого я знал. Как я мог оставить тебя на произвол судьбы?..»

«Возможно, – покорно вздыхал про себя Винс, ведь, несмотря на благодарность, что он испытывал к покровителю, червячок точил его, – но я всё же неровня вашим «настоящим» племянникам. «Дядя». Иначе вы бы отдали за меня Клем».

Винс никогда и не просил об этом прямо, но разве не очевидно?.. Как бы глубоко Юджин Кэнтвелл ни чтил память друга, парень, что жил под одной крышей с его племянниками и воспитывался вместе с ними лишь из милости, никогда не получит руки его единственной дочери.

Наверняка её выдадут за какого-нибудь аристократа старого порядка – «дядя Юджин» знал, что, несмотря на деньги и положение, кровь у него всё же «так себе», и её следовало «разбавить», – а Винс и Клем с содроганием ждали этого дня.

– Хорошо, что Файерблейзы не пришли… – хохотнул Винс, оглядывая толпу надушенных гостей, которые кучковались у парадных дверей рядом со швейцаром и пускали в дом холод. – Терпеть не могу их младшенького, Пола. Такой приторный!

Клем под боком тихонечко вздохнула, будто не поняла, почему на самом деле Винс недолюбливал Пола Файерблейза, – этого идеального жениха для любой знатной девицы республики… Винсу стало не по себе. Ничего-то от неё не скроешь! Он схватил с подноса бокал шампанского и, разыгрывая беспечность, выпил залпом.