Верил наш тогдашний сосед – передовой рабочий, гордость соседнего авиационного завода, Лысов Павел Никитич. Вместе со своим пятнадцатилетним сыном с первых дней войны он перешел на круглосуточную работу – я его больше никогда не видела. Верила жена Пал Никитича тетя Настя. Когда в экстренном порядке завод перебрасывали в Куйбышев, она, подхватив дочь и швейную машинку, оставила весь свой пролетарский скарб под защитой наложенной домоуправом «брони».

Проснувшаяся в тете Насте крестьянская недоверчивость все-таки слегка колебала нашу общую безоговорочную веру в «бронь» в том смысле, что от воров вряд ли она защитит. «Пломбы-то спереди прилепили, а на балкон любой заходи – как-никак первый этаж…». Была, конечно, вполне реальная опасность, что в дом попадет бомба. Но уж если Бог милует, и пронесет бомбы мимо, то вернутся Лысовы домой – в подаренную Пал Никитичу заводом квартиру. В неизбежность победы Пал Никитич Лысов верил свято, а уж в пломбы тем более.

Лысовская квартира была действительно их семейным богатством – их знаком отличия. Это было свидетельство признания исключительных заслуг главы семейства Лысова Павла Никитича. Интересно, знал ли Пал Никитич что-нибудь о прежних жильцах своей квартиры – а, может, и для него срывали пломбы? И что не жилось этим летчикам в своих кооперативных квартирках – столько загадок оставили для меня… А уж сколько хлопот домоуправу…

Так или иначе, пломбы слетали с квартирных дверей в нашем доме, как воробьи с крыши, и в который раз убеждали самонадеянных квартиросъемщиков в неизменности одной из самых тривиальных истин: человек предполагает, а Судьба в образе управдома располагает.

Видно, крепко молилась там – на Волге – тетя Настя. Уцелел наш дом в бомбежках, да не уцелело ее гнездо. Домоуправ распорядился им по-своему: разместил там семейство, видимо, не менее ценного, чем Пал Никитич Лысов, человека.

На мой взгляд, у вновь вселенного Никанора Петровича Пасенкова было даже и некоторое преимущество перед Пал Никитичем Лысовым. Новопоселенец был инвалидом войны – у него отсутствовала часть ноги. Пал же Никитич и после войны не имел видимых физических недостатков, как, впрочем, и боевых наград. Да ведь и у Никанора грудь была свободна от знаков отличия. Сам Пал Никитич так ни разу и не зашел в наш дом по возвращении завода в Москву. Тетя Настя же забежала в надежде забрать хоть какой скарб. Тогда и поведала маме об их жизни в старом волжском городе Самаре, а ныне Куйбышеве. Сообщила, что здесь им дали «временное» жилье в заводской коммуналке – за отсутствием свободных квартир.

От замены Лысовых Пасенковыми больше всех страдала я. Ну, каково было мне пережить эту замену, когда вместо дяди Паши из квартиры напротив выходил совсем непохожий на него чужой человек. И этот человек не мог стать моим другом ни при каких обстоятельствах.

Павел Никитич Лысов – для меня дядя Паша – был моим личным другом. К нашей дружбе мы оба относились очень серьезно, вызывая добродушные улыбки соседей и благоговение дядипашиного семейства. Перед нашей дружбой отступали на задний план все семейные дела и обязанности Лысовых. Когда дядя Паша, идя после работы неспешной походкой уважающего себя человека, замечал меня играющей во дворе нашего дома, он непременно останавливался, по-товарищески здоровался за руку, перебрасывался парой фраз о моем житье-бытье и приглашал «зайти в гости». Вместе мы шли испрашивать маминого разрешения. Мама, конечно, тоже гордилась нашей с дядей Пашей дружбой. Тем не менее, всегда сомневалась, не нарушит ли мой визит семейный порядок в лысовском доме: не даст дяде Паше толком отдохнуть после работы или, еще того хуже, Витька и Любка – дети Лысовых – перестанут учить уроки. Дядя Паша уверял маму, что мой приход – праздник для всей семьи, и все будет в полном порядке. Устранив все реальные и мнимые препятствия, мой друг вел меня к себе «на полчасика».