Получается, он уже прямо сейчас почти непобедим. Что бы он ни выбрал – для него результат будет один и тот же. А вот эти ублюдки будут вынуждены бороться за выживание.

Он собирался выдрать весь ползучий корень этой заразы – от того самого исполнителя до главаря, который его заказал. И может быть, даже достать тех, кто отвечал за наблюдение…

Но как выйти на них? Осведомителей у него нет, города он пока не знает. И он даже толком не знал, за что именно они собирались его замочить.

Выход один – надо заставить их действовать и этим выдать себя. Пусть беспокоятся. Пусть побегают. Пусть их кровь сосет пиявка сомнения – точно ли того убили? А вдруг он все-таки жив.

Примерно так работают, как учил его проныра Иринархов, заказные статейки против всяких политиков. Там обычно нет не то что правды, а вообще чего-то конкретного. Читателю эти статьи до лампочки, он и так знает, что там, наверху, сидят циничные и бессовестные твари. Но она как раз и не для простого читателя.

Все дело в том, что сами политики требуют, чтобы им докладывали, что о них пишут. И если резко начинают писать всякие гадости – объект встрепенется и начнет выяснять: что тут, как, почему вдруг его имя трепать начали. Начнет делать всякие вещи, поднимет шум, следы начнет заметать. И в процессе непременно на чем-то подорвется.

Разумеется, просто снова пойти в журналистику и рыскать по злачным местам под видом редакционных заданий уже не получится. Тогда они просто быстро узнают, что он остался жив, и начнут готовить вторую ликвидацию. Тут уже сработают тщательней.

Черский не сомневался, что во второй раз его тоже найдут. Нашли в Чижах – найдут и в Валунах. Его главная броня в том, что его пока никто не ищет.

Напротив, нужны слухи. Пусть они не знают точно – жив тот, в кого стреляли в Чижах, или нет, знает он, кому будет мстить, или нет. Пусть пытаются выяснить. И, выясняя, выдадут себя.

От этой мысли на душе сразу стало легко, и ноги сами понесли его дальше.

Все равно что мертвый, он отлично продумал подлянку, которую подготовил для еще живых. Прямо как в том стишке или песенке – Черский уже не помнил, откуда он взялся:

Иду у крупа

В ночи белесой

С улыбкой трупа

И папиросой.

На этом месте он вдруг ощутил, что запястья слегка похолодели.

Потому что в прошлый раз он тоже вспомнил на ходу малопонятный кусок чужого стихотворения – а потом пришлось убивать.

Но в тот раз все прошло благополучно. А значит, и в этот раз у него был какой-то шанс.

Тут, согласно стихотворению, полагалось и закурить. Хотя Черский никогда не курил, даже по пьянке.

Он остановился, чтобы собраться с мыслями, и вдруг обнаружил, что заросли закончились.

Черский снова стоял среди высоченных домов, вокруг ходили люди, и даже само место, несмотря на вечерний мрак, было ему знакомо.

***

Он стоял на привокзальной площади. Причем на другой стороне, где парадная застройка и два высотных дома, похожие на гигантские башни, изображают ворота в город – явное подражание двум парадным башням, которые он как-то увидал на Ленинском проспекте, когда единственный раз в жизни был в Москве.

По другую сторону улицы, за силуэтами автобусов, взмывал в сизое небо едва различимый шпиль сталинско-ампирного здания вокзала. На ум вдруг пришло, что они примерно ровесники того самого здания УВД, откуда он только что выбрался.

По фасаду вокзала горела вереница огней. Но все равно он был далек и Черскому пока не нужен. Вокзал принадлежал приезжающим и отъезжающим, хотя, конечно, сложно было даже представить, куда едут все эти люди.

Его интерес был на этой стороне – где горели высокие, в человеческий рост, скругленные витрины новорожденных бизнесов и даже немного пахло капитализмом.