Были великие советские учёные и инженеры, но они получали смешные зарплаты и не шли ни в какое сравнение с товароведами и водителями тепловозов, которые ходили на Польшу. Была реальная жизнь, но текла она очень подспудно – и кто же знал, что, прорвавшись на поверхность, она окажется настолько бессовестной и безобразной?

И то и дело выскакивают в памяти какие-то обыденные кусачие мелочи. Павильончик с вином в облезлом осеннем парке. Какой-то бомж, который хватает тебя за руку, когда ты идёшь из одного институтского корпуса в соседний, и вопит, как резаный: “А почему не на работе?” (это уже андроповские, получается, времена). Даже если раздобыл мебель – надо везти её осторожно, потому что ГАИ может тормознуть и поинтересоваться историей покупки, и вообще на какие нетрудовые ты смог это достать?

Даже если урвал автомобиль, проблемы копятся. Резина строго по блату: продавец выкатывает четыре огромных резиновых бублика в зал, а ты именно в этот момент произносишь в кассу нужное слово, и только так рождается покупка. Рядомагазин обуви, а туда очередь в два оборота и среди них твоя бывшая одноклассница Маша, которая в педагогическом и которую попросили взять обуви на троих, размер не очень важен, разносится. Маша всё понимает – сама пару раз ходила всю зиму в резиновых сапогах, потому что родители не выбили обувь. В магазинах вообще продаётся минимальный набор для выживания, всё остальное надо доставать, а как доставать – нигде не сказано, но все всё как-то достают и при этом все всем недовольны.

Пластиковые бутылки сейчас раздражают – а тогда их можно было раздобыть только у иностранной родни, их ставили на кухню и держали в них подсолнечное масло.

Отца отправляли в командировку в Новополоцк, где в магазинах был почему-то вкусный ацидофилин, а вот сливочное масло уже по талонам. Дома тоже лежат несколько листов талонов на дрянные сигареты и спички, и все эти паспорта покупателя, и вечный вопрос – дадут или не дадут то, что в них понаписано, потому что мы уже область, но ещё район.

Но страх ожил только ближе к середине восьмидесятых. Даже наверху уже считали доли процента, никакого оптимизма по поводу новых пятилеток. Всё шла и шла война в Афганистане, непонятная и тревожная даже для тех, кто там воевал. Даже телевизор начинал заговариваться. Черский отлично запомнил эту странную фразу из официальное телепередачи про корейский “Боинг”: "Самолёт продолжал лететь в сторону открытого моря"…

Когда вокруг происходит такое – люди, в принципе, не против, чтобы всё рухнуло.

Ну, вот оно и рухнуло. Мало кто ненавидел Союз всей душой – но почти всем не было до него никакого дела.

И внезапно оказалось, что разруха умеет быть очень разной. И тебя просто перекинуло из одной в другую. Никуда не делся этот всеобщий серый бетон – он просто потрескался. Трубы как лопалисб, так и лопались, в кое-как сложенных блочных домах как продувало, так и продувало. Сантехники пропали даже муниципальные, автобусы напоминали душегубки.

Больше не ставили на учёт – но могли поставить на счётчик. Появились в магазинах ботинки – но немыслимой цены и качества непредсказуемого. Можно было смотреть польское телевидение и даже BBC – но там говорили об американских делах и польском зоопарке.

И если раньше ты мог тайком слушать вражьи голоса, а потом даже пересказывать их в заводской курилке, с дежурным напоминанием, что с услышанным ты категорически не согласен – то теперь не было того завода, а если и ухитрился ты найти работу с курилкой, то никому там больше не было дела до того, что и где ты услышал.