– Может, вам лучше заняться девчонками, у которых действительно есть проблемы. Например, Эмили, – выдала я.

– Что ты имеешь в виду? – насторожилась доктор.

– Она дырки ковыряет в трубочке зонда, а никто из вас даже не догадывается, – сообщила я.

Доктор Ларсен постаралась скрыть изумление, хотя было очевидно, что тут еще не сталкивались с такой уловкой РПП. Однако, прежде чем ответить, она взяла себя в руки.

– Мы продлеваем твое пребывание в центре.

– Но это несправедливо! Я ела все, что мне давали!

– Тогда тебе несложно будет остаться тут еще на некоторое время, – заметила доктор Ларсен.

РПП оказалось приперто в угол. Крыть ему было нечем. Мне не удалось прогрызть себе путь на свободу, отказ от еды тоже не сулил ничего хорошего. Придется сидеть в «Новых горизонтах» до тех пор, пока доктор Ларсен не сочтет возможным меня выписать.

– Чего вы от меня хотите? – спросила я.

Она помедлила, прежде чем встретиться со мной взглядом и ответить вопросом на вопрос:

– А чего ты сама хочешь для себя, Беатрис?

Я испепелила психотерапевта взглядом, а потом, сердито топая, удалилась.

Поздно вечером, когда мы лежали в постелях, я заметила, что у Эмили больше нет сережек.

– Эта зараза раскусила мой трюк, – пожаловалась соседка.

Вообще-то, не раскусила, но я не собиралась докладывать об этом Эмили. Однако мою уловку доктор Ларсен действительно разгадала, и теперь мое РПП задалось вопросом, уж не столкнулось ли оно с достойной противницей.

Я крепче сжимаю руль, чтобы унять дрожь в руках. Они дрожат не только из-за сообщения Джоан о маме и нью-йоркском серфере, но и от воспоминаний, которые воскресил ее рассказ.

Примерно за пару месяцев до маминой смерти, когда они с папой как раз поссорились, за мамой заехал на машине незнакомый мужчина. Она сказала мне, что это ее троюродный племянник, с которым они вместе росли в пригороде Чикаго.

В тот день папа работал до позднего вечера, поэтому не видел того, кто заехал за мамой. А она постаралась заранее навести красоту: накрасилась, надушилась, распустила волосы и подкрутила их кончики.

Я едва помню, как знакомилась с этим типом, зато не забыла, как мама вся засветилась, когда увидела его перед нашей входной дверью. Они обнялись, а когда уходили, я видела, как она берет его под руку и смеется, слушая его слова. Потом они сели в «фольксваген» с доской для серфинга на верхнем багажнике и уехали ужинать.

Тогда я не придала этому особого значения – в конце-то концов, они ведь родственники. Но теперь, после визита в «Новые горизонты», мне кажется, что мамин «племянник» подозрительно похож на парня, которого описала Джоан.

В тот день папа уже пришел с работы, когда мама вернулась домой. На такси: «племянник» ее не завез. Когда она вошла в гостиную, веки были красными и опухшими, словно она плакала, а на щеках виднелись черные потеки туши.

Я спросила, почему она такая расстроенная, а мама снова начала плакать и объяснила, что троюродный племянник рассказал о смерти своей матери, маминой троюродной сестры. Я была удивлена, что мама так убивается, она ведь даже не упоминала о своей чикагской родне.

Но еще сильнее меня удивило поведение папы, который никак не отреагировал на мамины рыдания. В конце концов я даже подошла к нему и шепнула:

– Может, хоть попробуешь ее утешить?

– Я тут ничего не могу поделать, – сказал он сухо.

Если этот «племянник» был на самом деле нью-йоркским серфером, с которым мама, по словам Джоан, встречалась, когда работала в «Новых горизонтах», может, в тот вечер мама плакала оттого, что он с ней порвал? И еще: знал ли папа об их романе или поверил лжи насчет троюродного племянника?